очень нудно 
67 
Когда добрались до перевала, Педро Орсе ноги не держали, а его бедные легкие, совсем недавно ещё способные, казалось, втянуть в себя целый океан, сейчас раздуваются, точно дырявые кузнечные мехи, воздух жестко царапает ноздри, сушит глотку, и в самом деле — такие альпинистские авантюры не по возрасту пожилому аптекарю. Он мешком опустился на камень, упер локти в колени, а щеки подпер ладонями, лоб блестит от испарины, ветер раздувает седые редкие пряди: печальное зрелище — настоящая развалина, жалкие остатки человека, как жалко, что ещё не научились минерализировать людей во цвете лет, в расцвете сил, чтобы превращать их в неподверженные порче и тлену статуи. Но дыхание выровнялось, воздух смягчился, входит и выходит без этого жестяного скрежета. Заметив все эти благотворные перемены, пес, прилегший рядом в ожидании, подобрался, готовясь вскочить. Педро Орсе поднял голову, посмотрел вниз, в предгорье, где стоял дом, окруженный, как ему показалось, аурой какого-то матового сияния, озаренный каким-то несветящимся светом, если эта фраза, состоящая, как и всякая другая, лишь из слов, может быть доступна правильному пониманию. На память Педро Орсе пришел эпилептик из Орсе, который после припадков, пытаясь путано объяснить, какие ощущения им предшествуют, описывал подрагивающий в воздухе поток невидимых частиц, некое излучение, подобное исходящему откуда-то издали жару, или искривление световых лучей на самом пределе их досягаемости: сегодняшняя ночь и впрямь богата чудесами — нить и облако голубой шерсти, каменный корабль на берегу, а теперь ещё этот дом, таинственным образом трепещущий и подрагивающий — или это только так кажется издали? Очертания его размываются и двоятся, колеблются в воздухе, и сам он то удаляется, становясь почти неразличимой точкой, то, медленно пульсируя, возвращается. На мгновение Педро Орсе испугался, что его бросили одного в этой пустыне — ещё одной — но страх тотчас прошел, зато пришло время постичь, что там, внизу соединились Мария Гуавайра и Жоакин Сасса, и времена изменились, теперь пора приладить пестик к ступке, да простится мне столь грубое, простонародное и старомодное сравнение. Педро Орсе уже поднялся было, чтобы начать спуск по склону, но опять присел, продрогнув до костей, на камень, терпеливо дожидаясь, когда дом обретет свое прежнее и привычное домовое обличье, когда — разнообразим наши скабрезные иносказания — опадет, взметнувшись напоследок, тот последний язык пламени, который так жарко полыхает сейчас в очаге, а старик все сидел да сидел, не трогаясь с места, чтобы уж наверное найти на месте огня лишь пепел.
Мария Гуавайра проснулась с первым светом зари у себя в комнате, в своей кровати, и рядом с ней спал мужчина. Она слышала его дыхание, такое глубокое, будто из самого мозга костей добывает он себе новые силы, и невольно старалась дышать ему в такт. Колыхнувшаяся грудь заставила её ощутить свою наготу. Обеими руками она провела по своему телу от середины бедер — и вверх, обогнула лобок, проскользила ладонями от живота к грудям и внезапно вспомнила свой изумленный крик, когда вчера ночью где-то внутри её существа взорвалось, вспыхнуло солнечными протуберанцами наслаждение. Уже окончательно проснувшись, женщина прикусила кончики пальцев, чтобы не вскрикнуть снова, но в этом задавленном крике ей хотелось узнать прежние ощущения, сделать так, чтобы они стали навсегда неразлучными с нею, а, может быть, это рвалось из груди вновь пробудившееся желание или отчаяние, угрызения совести или тоскливая тревога, находящая себе обычно выход в словах: Что теперь со мной будет? — одни мысли неотделимы от других, и не бывает химически чистых ощущений, они всегда смешиваются и переплетаются, а Мария Гуавайра живет в сельской глуши, вдали от центров цивилизации, преподающих науку любви и правила любовного поведения, и скоро ведь уже явятся те двое крестьян, которые обрабатывают её земли, и что она им скажет, как объяснит, что дом полон незнакомцами — в свете дня все на свете предстает преображенным. Спящий рядом мужчина швырнул в море обломок скалы, а Жоана Карда надвое рассекла землю, а Жозе Анайсо был царем скворцов, а Педро Орсе ощущал под ногами колебания почвы, и Пес появился невесть откуда, чтобы соединить этих людей. Но прочнее всего он соединил меня с этим человеком, я потянула за нить, и ты по ней дошел до моего порога, до моей кровати, проник внутрь моего тела и в самую душу, потому что только душа могла исторгнуть из себя тот крик. Через несколько мгновений глаза её закрылись, а когда она вновь открыла их, увидела, что Жоакин Сасса проснулся, ощутила крепость его плоти, и с жаждущим всхлипом раскинулась, принимая его, и на этот раз не закричала, а заплакала, засмеявшись, за окном же был белый день. О чем говорили они, мы из приличествующей случаю скромности умолчим, пусть каждый сам представит себе их беседу, пороется в своем воображении, но, скорей всего, все равно не угадает — это трудно, хотя словарь любви весьма небогат.
67 
