97 
А мы оставили позади пустоши Леона, и катим теперь по Тьерра-де-Кампос, где родился и процвел тот самый монах Херундио де Кампасас, знаменитый проповедник, чьи слова и дела, скрупулезно собрав, сохранил и пересказал не менее славный падре Исла для вящего посрамления пространных ораторов, бесстыдных начетчиков и страдающим недержанием литераторов — и жаль только, что мы не усвоили этот, казалось бы, такой ясный урок. Не бойтесь, в зародыше будет придушена попытка новыми разглагольствованиями увести наше повествование в сторону, и скажем прямо и просто, что путники заночуют нынче в селении Вильялар неподалеку от Торо, Тордесильяса и Симанкаса, которые имеют самое непосредственное отношение к нашей португальской истории. А в душе Жозе Анайсо, преподающего этот предмет детишкам, названия эти всколыхнули многое, хотя и не слишком многое, ибо он учит всеобщей истории, самым начаткам её и азам, и осведомлен о подробностях лишь чуточку лучше своих спутников — благодаря щедрой струе сведений, равно как и национальной идее, которой проникнуты учебники отечественной истории по обе стороны границы, то, что они учили в школе о Торо, Тордесильясе и Симанкасе, ещё не успелось позабыться. Однако о самом Вильяларе никто и не слышал, за исключением Педро Орсе: тот, хоть родом из Андалузии, имеет представление обо всех, кто хаживал когда-то по всему нашему Пиренейскому полуострову, а если благосклонный читатель, ловя нас на противоречиях, напомнит нам, что в Лиссабоне старик впервые побывал два месяца назад, а до тех пор ничего о нем не знал, мы возразим, что противоречия здесь никакого нет: может, он попросту не узнал сегодняшний город, как не узнали бы его основавшие нашу древнюю столицы финикийцы, завоевавшие её римляне, грабившие и предававшие её огню визиготы, лишь слабое подобие уловили бы мусульмане да и сами португальцы.
Они сидят вокруг костра, разбившись на пары — Жоакин с Марией, Жозе с Жоаной, Педро с Констаном; ночь довольно прохладная, однако небо спокойно и чисто, и звезд почти не видно, потому что рано вышедшая луна заливает сиянием окрестные равнины, и совсем невдалеке — крыши Вильялара, алькальд которого, душа-человек, не возражал против того, чтобы так близко к вверенному его попечению городку разбили свой табор испано-португальские кочевники, не убоялся, что они, торгуя мануфактурой и готовым платьем, составят конкуренцию местным лавочникам. Луна ещё очень высоко, и у полночного светила, так легко вдохновляющего на стихи и ещё легче — на чувства, именно тот облик, который нам больше всего по нраву, и сквозь это шелковое сито сеется на притихший затаившийся мир белая мука. В таких случаях принято говорить: Какая прелесть, и забываешь, как бросало нас в дрожь, когда там, где искривляется земная поверхность, вставала луна в другом своем виде — огромная, багровая и грозная. Сколько тысячелетий прошло, а выкатывающаяся из-за горизонта луна и сегодня является нам как знак опасности, как предвестие гибели, но стоит пережить несколько томительных минут, и светило, выплыв на середину неба, станет маленьким и белым, и можно будет перевести дух. Успокаиваются и животные — пес ещё совсем недавно глядел на луну, весь напружившись, подобравшись, и шерсть взъерошилась, словно чья-то ледяная рука прошлась у него по спине от крестца до загривка, и, будь у него голосовые связки, он бы, наверно, подвыл на нее. В такие минуты мир сдвигается со своей оси, и мы понимаем, до чего же все шатко, и если бы дано нам было высказать то, что мы ощущаем, сказали бы просто: На этот раз пронесло, и отсутствие риторических красот придало бы нашим словам особую выразительность.
А о том, что Педро Орсе знает про Вильялар, узнаем скоро и мы, когда окончится ужин. В неподвижном воздухе пляшет пламя, путники глядят на него в задумчивости и протягивают к нему руки, словно заклинают его или умоляют, между нами и огнем существует связь древняя и таинственная, и даже если сидим мы под открытым небом, все равно кажется, что мы с ним наедине затворены, как младенцы в материнской утробе, в глубине какой-то природной пещеры. Мыть посуду сегодня черед Жозе Анайсо, но спешить некуда, вокруг такой мир и покой, и отсвет языков пламени играет на обветренных лицах — в этот же цвет окрашивает их восходящее солнце, а солнце — другой природы, в том-то и разница, что в отличие от луны оно — живое.
И сказал Педро Орсе так: Вам, должно быть, неизвестно, что много-много лет назад, в тысяча пятьсот двадцать первом году, в здесь, в Вильяларе, произошла великая битва — великая по своим последствиям, а не по количеству павших в ней, а если бы победили те, кто проиграл её, мы, ныне живущие, получили бы в наследство совсем другой мир. Жозе Анайсо знает достаточно обо всех великих сражениях, оставшихся в истории, и попроси его назвать хоть некоторые, он с ходу, без запинки перечислит десяток, начав из уважения к античности с Марафона и Фермопил, и продолжив, не придерживаясь хронологии, Аустерлицем и Бородино, Марной и Монте-Кассино, Арденнами и Аль-Аламейном, Пуатье и Азенкуром, а потом непременно упомянет и неведомую прочему миру, а для нас поистине судьбоносную, а потому в перечислении стоящую особняком, без парочки, битву при Алжубарроте. Но про Вильялар ему ничего не известно. Так вот, продолжал Педро Орсе, в битве этой испанские общины восстали против императора Карла Пятого, иноземного государя, но не столько потому восстали, что он был иноземцем, ибо в протекшие века в порядке вещей считалось, чтобы тем или иным народом правил монарх, говорящий на другом языке, такие вещи решались на самом верху, в узком кругу коронованных особ, королевских домов, члены которых решали судьбы народов не партией в карты или в кости, а выгодной партией, подысканной для своих принцев и принцесс, осуществлением дальновидных замужеств и предусмотрительных женитьб, почему и нельзя сказать, что восстали испанцы против чужеземного владычества или что это была великая война бедных против богатых, славно было бы, если все сводилось к таким простым вещам — нет, каша заварилась оттого, что высокородным испанцам пришлось не по вкусу, что иностранные царедворцы быстро разобрали и к рукам прибрали все выгодные должности и едва ли не первым делом решили увеличить подати и налоги — а иначе из чего же прикажете оплачивать всяческие роскошества и авантюрные предприятия? — и, короче говоря, первым восстал Толедо, и тотчас последовали примеру его Торо, Мадрид, Авила, Сория, Бургос, Саламанка, а за ними ещё и еще, и у каждого были свои мотивы для этого, порою они совпадали, но чаще противоречили друг другу, а если так обстояло дело с городами, то что уж говорить о людях, их населявших: знатные господа преследовали исключительно собственную выгоду, действовали лишь в угоду своей гордыне, а потому с чуткостью флюгера улавливали, откуда дует ветер удачи, и переходили из стана в стан, а народ встревал во все это по своим, а чаще — по чужим резонам, так уж повелось с тех пор, как мир наш стал миром, был бы народ един и сплочен, легче было бы, да народ-то не единое целое, никак эту мысль нам не вбить в голову людям, не говоря уж о том, что народ обычно дурят как хотят, и сколько раз бывало, что идут его избранные в кортесы и ассамблеи, а как придут, то под воздействием угроз ли, посул, голосуют наперекор воле тех, кто послал их туда, и просто чудо, что при всей этой разобщенности умудрились коммуны созвать ополчение и выступить против королевской армии, и не стоит даже говорить, что победы чередовались с поражениями, а последнее сражение, состоявшееся вот здесь, в Вильяларе, было проиграно, и кто ж его знает, почему: просчет допустили, либо сказалась скверная выучка, либо случилась измена, а многие воины, устав дожидаться обещанного жалованья, плюнули да ушли, грянула, короче говоря, битва и была она одними выиграна, другими — проиграна, и до сих пор неведомо, сколько народу здесь полегло, по нынешним меркам — немного: кто говорит — две тысячи, кто божится, что вполовину меньше, а кто твердит, что всего, мол, человек двести, неизвестно это и никогда не будет известно, если только в один прекрасный день кто-нибудь не решится разворошить кладбище да пересчитать, сколько там по могилам черепов, ибо если считать другие кости, то путаница только усилится, а наутро после сражения трех предводителей общин, трех капитанов, судили, приговорили и обезглавили на вильяларской площади, а были они — Хуан де Падилья из Толедо, Хуан Браво из Сеговии и Франсиско Мальдонадо из Саламанки, и если бы одержали верх те, кто потерпел поражение в этой битве, иначе бы сложилась судьба Испании, и при такой луне, как сегодня, можно представить себе, как бились люди, увязая в размокшей от беспрестанного дождя земле, и, конечно, на наш сегодняшний взгляд, потери были невелики, и все же хочется сказать, что на весах истории малая горстка павших в древних войнах перевесит те сотни тысяч и миллионы убитых в войнах двадцатого века, и только луна не меняется и льет свой свет на поля Вильялара, как и на поля Аустерлица или Марафона или Алькасаркивира.[30] А что это было за сражение? — спросила Мария Гуавайра. А сражение было такое, что окончись оно иначе, иначе сложилась бы судьба и Португалии, и нас самих, отвечал наш историк. Я где-то читал, что под Вильяларом воевал и ваш король дон Мануэл, припомнил Педро Орсе. В учебниках, по которым я преподаю, не сказано о том, что мы в ту эпоху сражались на вашей стороне. Да это были не португальцы, а пятьдесят тысяч крестоносцев, которых ваш король одолжил у императора. Ах, вот оно что, сказал Жоакин Сасса, ну, раз пятьдесят тысяч крестоносцев — тогда конечно, где ж общинам было выстоять против них, крестоносцы, они всегда побеждают.
97 
