26 
За оружейным залом размещалась комната, где хранились каски и рапиры покойных обитателей Маржеласа и кинжалы для псовой охоты. Я зашел туда, чтобы взять кинжал восточной работы, о котором рассказывала Флора, потягивая порто под платаном. Она утверждала, что у него необыкновенной красоты рисунок. Сначала за ним пошел Жильдас, но не вернулся – может, отвлекся на очередное стихотворение, – и я отправился следом. Толкнув дверь, в углу тускло освещенной и пропахшей пылью и кожей каморки я увидел прислонившуюся к седлу Марту. Волосы ее были растрепаны, лицо запрокинуто, нижняя губа закушена, а на лице застыло выражение животного наслаждения. Из-под задранной до пояса юбки виднелись разведенные ноги, а мужчина, стоявший перед ней на коленях, припал губами к ее правому бедру и бессвязно шептал хриплым голосом: «Я не могу жить без тебя… Ты создана для меня… для меня одного… Когда ты хочешь?.. Всю мою жизнь, если хочешь… Прошу тебя! Я хочу все…» И этот хриплый голос без конца повторял бы свои мольбы, если бы широко открытые глаза женщины не увидели вдруг меня. Она вся напряглась от изумления. Мужчину я в полутьме не разглядел, потому что тусклый свет из амбразуры освещал только лицо девушки, которое, надо признать, отличалось особой, дикой красотой. Мне были видны только его плечи, затылок и кусочек профиля. Когда же он медленно обернулся и его руки опустили юбку Марты, у меня было такое ощущение, что меня изо всей силы ударили по лицу: на меня смотрел Жильдас. И, если бы на губах девушки и на его лице не застыла кривая приглашающая усмешка, я убил бы его сразу.
Шатаясь, я вышел из каморки, оседлал коня и галопом пустился в Нерсак. Я был в смятении и ни за что не смог бы встретиться взглядом с Флорой.
Кроме действующих лиц этой гнусной истории, никто о ней не знал. Никто, кроме меня. И слава богу, никто, кроме меня, не мог о ней разболтать. Однако на следующий день мы собирались на охоту к маркизу де Дуаллаку, и там должны были быть Флора и Жильдас. Что я им скажу? Что скажу я Флоре? Как вынести взгляды, которые она кидала на эту ошибку природы, на вероломное и лживое сердце, на Жильдаса? Всего один такой взгляд мог бы удовлетворить все мои желания. Да какие там желания? Я больше ничего не чувствовал, кроме муки при мысли о том, что ожидает Флору в ближайшем будущем. На ее пути уже появилась Старуха, муза скорби и драмы. Маленькая провинциальная старушонка, одетая в тусклый шелк, с виду такая тихая и скромная, но с голосом низким и похотливым, двигалась по направлению к нам. За холмами я уже слышал резкий, визгливый и вульгарный голос госпожи Смерти. Этот голос был создан для того, чтобы отдавать приказы, и один из нас непрерывно их получал. Старуха явилась в Ангулем.
И все-таки Старуха не смогла заглушить во мне крика дивной птицы Надежды. Надежда блеснула, когда я представил себе, как Жильдас умирает на дуэли от моей руки. И вот он лежит мертвый у моих ног, а Флора, отвернувшись, чтобы не видеть этого, опирается рукой о мое плечо. Она опьянена моей храбростью, все еще дрожит от пережитой опасности и шепчет: «Если бы не ты, я бы пропала…» Эта фраза, пробиваясь сквозь жужжание и шум, порой звучит у меня в ушах, таких же бескровных, каким, наверное, было тогда мое лицо. Что же я завтра скажу Жильдасу? Что я завтра с ним сделаю? Смогу ли я устроить ему допрос, обвинить его и заставить прекратить амуры со служанкой? Ну как, как мог этот человек, в котором не наблюдалось ничего низменного, броситься на колени перед прислугой под одной крышей с хозяйкой? И как посмел он шептать ей слова любви, которые должны были предназначаться другим женщинам, порядочным женщинам его круга? Если бы Жильдаса застал кто-нибудь другой, а не я, его вышвырнули бы из общества. Даже если он и испытывал физическое влечение к этой потаскушке, что за безумие говорить ей такие слова! Зачем они служанке, которая уже побывала в руках кучера и доезжачего? Есть же женщины, которых берут на один раз за деньги, а при желании можно их арендовать еще раз за ту же цену, а потом забыть навсегда. К чему слова любви? Ее они только смешили, это ясно. Конечно, я не ошибся в значении ее улыбки. Артемиза была права: у этих людей нет ни нравственности, ни морали, и я уверялся в этом все больше и больше. Я заснул сразу же, как только улегся. Для моего рассудка это был единственный шанс и единственная возможность. Мучительные вопросы, на которые не находишь ответа, надо заспать.
Всю ночь шел дождь, и рассвет слабо угадывался в густом тумане, стелившемся метрах в трех от земли. Туман цеплялся за ограды пастбищ и ветви деревьев, постепенно рассеиваясь, и вскоре нашим взорам открылась сонная земля, которой еще не коснулись первые лучи зари. Всем мужчинам, какого бы ранга, возраста и происхождения они ни были, однажды приходится праздновать тайное единение с землей, единение чувственное и первобытное, и круглая земля становится для них супругой, любовницей или могилой. Каждый из нас благодарит однажды грязь и дождь за то, что родился на свет и ему выпало пусть ненадолго, но увидеть дымы и костры, шелковые покровы полей и острые шпили городов, омытые дождем и высыхающие на солнце. В то утро земля дымилась в первых солнечных лучах, и внизу беспечно топорщились заросли кустарника. Я невольно придержал коня и огляделся вокруг. Долина, сияющая голубым, желтым и белым, вся сверкающая росой, вдруг показалась мне огромным несъедобным пирогом. На охоту я опоздал. Меня проводил доезжачий, и я оказался в голове гончей своры, которая лаяла, визжала и рычала. На этот раз лай собак меня опьянил, и я первым оказался возле загнанного кабана и перерезал ему горло. Многие сожалели, что я покончил с ним так быстро и жестоко или так грязно и печально, это уж как кому показалось. Сказать по правде, я долго думал, что, сильно рискуя, преследую собственную смерть, а на самом деле гнался всего лишь за кабаном, таким же измученным, неуклюжим и нелюдимым и таким же невезучим, как я сам. Надо сознаться, что в эти четверть часа я думал только о нем и о том, как бы его убить, как если бы его звали Жильдас.
26 
