14 
Ходили слухи, что в Европе идет война, но про Европу в Монте-Лавре мало кто что знал. У нас у самих здесь дела почище войны: день-деньской работай, если есть работа, день-деньской воем вой от голода. Разве что народу мрет меньше, а покойников зарываем целиком, а не разорванных снарядом на части. Впрочем, и в здешних местах в должный час пришла к одному человеку смерть, — о том уже было сказано раньше.
Когда Сара да Консейсан узнала, что муж ее снова объявился в Кортисадас, она тут же сгребла в охапку детей, по дороге подхватила Жоана и, не будучи уверена в покровительстве Карранки, кинулась искать защиты в дом своих родственников Пикансо — те жили на мельнице в полумиле от Монте-Лавре, в местечке Понте-Кава. Когда-то там был мост, а теперь от него остался только один разрушенный пролет да куча больших камней, запрудивших русло реки; Жоан Мау-Темпо со своими ровесниками часто купался там, лежал на спине, глядя в небо, и, как небо, синими были его глаза. Семья Мау-Темпо, напуганная угрозами, которые охотно передавали знакомые, укрылась на мельнице. Может быть, Домингосу и не пришло бы в голову идти в Монте-Лавре, если бы его гонец по возвращении не рассказал ему о поспешном бегстве жены и детей. И вот однажды он закинул за плечи котомку и по узкой тропинке, а то и просто полем, без дороги, отправился в путь — судьба вела его, как слепца, — и вскоре оказался у мельницы, требуя удовлетворения своих чаяний и возвращения семьи. Жена Жозе Пикансо прятала беглецов в дальних комнатах, а сам он вышел к Домингосу. И сказал ему Домингос: Здравствуй, Пикансо! И сказал Пикансо: Здравствуй, Мау-Темпо! Зачем пожаловал? И сказал Домингос: Семья моя от меня сбежала, я ее ищу и слыхал от людей, что она нашла приют в твоем доме. И сказал Пикансо: Правду тебе сказали: жена твоя и дети в моем доме. И сказал Домингос: Позови их сюда, больше бродяжничать не стану. И сказал Пикансо: Это ты поди расскажи кому другому, а я уж тебя знаю. И сказал Домингос: Это моя семья, а не твоя. И сказал Пикансо: У меня им лучше, и никто к тебе не выйдет и с тобой не пойдет. И сказал Домингос: Это моя жена и мои дети. И сказал Пикансо: Уходи с богом; я, когда жил с вами по соседству, насмотрелся, как ты обращаешься со своей женой, как ты тиранишь бедную женщину, что честно работает, ее и бедных твоих детей, и на злую их нищету я насмотрелся, и, кабы я да другие соседи не подкармливали их, все они померли бы с голоду и незачем тебе было бы сюда приходить. И сказал Домингос: Это моя жена и мои дети. И сказал Пикансо: Еще раз тебе говорю: уходи отсюда в те края, где тебя не видели, не слышали и не знают, потому что прощения тебе нет.
День был такой ясный. Утром вовсю светило солнце, а потом пролился дождик, потому что уже настала осень. Домингос чертил по земле своим посохом, похоже было, что он нарывается на драку, бросает вызов, и Пикансо так его и понял, приготовился, взял в руку кол. Не его, конечно, была печаль чужую семью защищать, но ведь так часто бывает, что человек не волен выбирать, глядь — все и завертелось помимо его воли. За спиной Пикансо, за дверью его дома — четверо испуганных детей и женщина, он заслонил бы их собственным своим телом, да силы у них с Домингосом неравные, нот потому-то он тоже взял кол и тоже принялся ковырять перед собой землю. Но до драки не дошло. Домингос May-Темпо слова не промолвил, шагу вперед не ступил, словно все еще слушал слова, которые были ему сказаны, словно пытался понять, отчего же это нельзя ему здесь оставаться. Потом повернулся и пошел обратно — туда, откуда пришел, — по дороге вдоль реки, к Монте-Лавре. Кое-кто из встречных, поравнявшись с ним, останавливается, но Домингос и не смотрит в его сторону. Проклятый край, должно быть, шепчет он, это от тоски, от печали, потому что наш край ничем не хуже других, все они одинаковы, каждый заслуживает бранного слова, каждый проклят, каждый обречен на гибель — и зачем только создал их Господь?! Он спустился на луг, перешел по трем камушкам узкий ручей и стал подниматься в гору. Холм этот высился прямо перед Монте-Лавре, на склонах его росли оливы. Что ж, у каждого — своя Масличная гора, свои причины взойти на ее вершину [10]. Он прилег в негустой тени деревьев, засмотрелся в небо, сам не зная, на что смотрит. Глаза его были темны и бездонны, как шахты. Нет, он ни о чем не думал; просто чьи-то лица, какие-то картины проплывали перед ним медленной чередой, а потом исчезали, и время от времени что-то невнятное срывалось с его губ, так срывается неизвестно почему камень в горах. Он оперся на локоть — прямо перед ним был Монте-Лавре, а над городом, над башней замка, какой-то великан приколачивал подметку, поднимал молоток и с грохотом его опускал. Не спьяну ли это ему мерещится? Нет, он спит и видит сон. Едет по дороге тяжело нагруженная телега, а сверху сидит Сара да Консейсан, вот-вот свалится, а сам он подталкивает телегу сзади, ох, тяжело, сеньор падре Агамедес, и поднимает колокольчик без язычка, трясет его, чтобы он зазвенел, обязательно нужно, чтобы он зазвенел, а колокольчик-то — словно из пробки… А вот и Пикансо подходит к нему, вырывает у него из рук колокольчик, а вместо колокольчика дает ему в руки мельничный жернов, нет тебе прощения.
14 
