очень нудно 
76 
Мелодия замкнулась кольцом в ее уме, а в глазах замелькало сверкание золотых браслетов на голых щиколотках с палубы предыдущего корабля; сияние факелов, плеск воды, волны жара пленили ее, и она вперилась прямо по курсу, где под чередой сводов – один за другим, арка в арке, – выстроенных вдоль абсолютной прямой и все растущих числом, продолжали плыть корабли. Она подумала о своем ребенке и заплакала. Ей приснился Мишель: он тоже был в движении, окруженный шепотом тихих, закрученных спиралью голосов.
Он был где-то во Франции. Он услышал, как они позвали его. Мишель, сказал один. Адриан, сказал второй.
Он застыл, прислушиваясь к колотящемуся ритму своего сердца. Он моргнул в темноте и подождал; поезд мчался с устрашающей скоростью. Едва он успел решить, что слышит всего лишь отголоски своего же сна, как услышал их снова.
Мишель, Адриан, сказали они, и он сел в темноте, спиной к окну. Они начали шептать ему, и он понял, что они в следующем купе. Порой они посмеивались.
Братик, в унисон шептали они сквозь стену, ты слушаешь?
Мишель не ответил. Он не отвечает, сказал один. Он спит, отозвался второй.
Он не спит, он просто не…
Братик, ты спишь?
Мишель скосил глаза на дверь и отчего-то совершенно не удивился, увидев там своего дядю.
Джек Сарасан держался прямо, несмотря на гремящие у него под ногами рельсы. Мишель сидел и ждал объяснений, но сообразил, что дядя тоже ждет. Инстинктивно Мишель понял. Он прокашлялся. Он единожды моргнул, строфы промелькнули у него перед глазами – и, когда первое слово было у него на губах, он попытался начать. Но заговорить не смог. Слово застряло у него не в горле, а на языке, запуталось, напрягаясь все сильнее, пока, казалось, не было готово взорваться ему в лицо. Дядя продолжал ждать, прислонившись к косяку, и когда Мишель вытолкнул это слово после долгой, колотящейся запинки, какофоническим сплавом треска и шипения, лицо Джека исказилось и побагровело. Он шагнул вперед, замахнулся и залепил Мишелю ладонью по губам.
Мишель дернулся и проснулся.
Он взглянул на дверь купе – там никого не было, дверь каталась туда-сюда по своему желобу, в такт поезду. Он прислушался к голосам в соседнем купе и не услышал их. За окном был ранний вечер; поезд стоял на незнакомой станции. Место Карла пустовало, но оставались его куртка и газета. В купе с ним были еще два пассажира – тучноватый степенный мужчина за пятьдесят, одетый как банкир, и, по всей видимости, его дочь, которой было не дать более двенадцати-тринадцати, в ярко-розовом платьице с золотыми пуговками в форме крохотных зверушек, с ярко-розовым бантом в светлых волосах.
Мишель глядел в окно, отвернувшись от остальных пассажиров, чтобы они могли видеть испарину на его лице лишь отраженной в стекле и в падающем из-за деревьев свете. Он хотел что-нибудь произнести, дабы доказать, что не заикается. Он мог бы сказать что-нибудь своим попутчикам, но мысль о провале была слишком оскорбительной, чтобы рисковать. Теперь к нему впервые с тех пор, как он встретился с Лорен, пришло ясное, поистине ослепительное воспоминание – о том, как ребенком он разговаривал сам с собой. Он разговаривал сам с собой у себя в комнате, ходя по кругу, на ступеньках, ведущих к дому тети с дядей, по дороге в школу и из школы, на заднем сиденье лимузина. Когда он говорил сам с собой, он прекрасно понимал, что другим это кажется придурью, но зато в разговорах с самим собой он никогда не заикался, всегда говорил красиво и легко, членораздельно, внушительно – чего никогда не мог добиться в диалоге с кем бы то ни было. Так Мишель понял, что, забыв тем утром в Париже, кто он такой, он забыл и как заикаться, и теперь он сидел на своем месте, страшась вымолвить хоть звук, лишившись дара речи, онемев. Он попытался взять себя в руки. Я не мог до этого дойти, подумал он; я уже стольким рискнул, так что придется рискнуть еще раз. Он заставил себя повернуться к банкиру с дочкой и спросить, который час, но они пропали.
Он встал с сиденья и вышел в проход. Никого не было видно. Багаж отца с дочерью все еще лежал на полке. Мишель прошел по проходу и обратно в поисках кого-нибудь, у кого можно было бы справиться о времени, но никого не увидел. Он был озадачен. До последней остановки поезд был набит битком. Он вернулся на свое место и подождал. В окне все бежали, бежали леса, и, хотя солнце совсем закатилось, небо все еще зернисто синело. Мишель откинулся на спинку сиденья, боясь снова заснуть.
76 
