82 
Но он показался позже, на площади Сан-Марко, где Джейсон сидел в одном из кафе на открытом воздухе и тихо напивался. Остальные члены команды наблюдали за красотками, которые прогуливались взад-вперед по площади, а Джейсон глядел в никуда и вдруг заметил Жюля, сидевшего на стуле прямо перед ним – тоненькие руки были вытянуты по бокам, а маленькие ладони лежали на коленях. Он, очевидно, собирался что-то сказать, и Джейсону хотелось умолять его сказать это – но отчего-то он не мог этого сделать. Он просто не мог заставить себя умолять сына, которого никогда раньше не заставлял себя признать. Они сидели, уставившись друг на друга: Жюль хотел сказать что-то, но слишком боялся опозориться перед отцом, запнувшись. Джейсон хотел сказать Жюлю, что ему все равно, что тот заикается, что это нормально, ведь он теперь многое понимает и сможет это перенести, но ему нужно услышать новости о Лорен, что бы Жюль ни сказал ему; его голова переполнилась тысячью мыслей – он чувствовал гнев сына, он ощущал, как мальчик думает: «Теперь он согласен говорить со мной, никогда не желал меня слушать, а теперь хочет, но поздно». Это, подумал Джейсон, его месть.
Команда подцепила каких-то девиц из Женевы. Но когда брюнетка с глазами оленихи прильнула к Джейсону, он стряхнул ее и ушел один.
Он отправился обратно к себе в номер и сел в темноте. Он сидел у окна и пил, пока не напился вдрызг. Несколько товарищей-гонщиков подходили к его двери и стучались, сперва вызывая его на улицу, а потом принявшись за оскорбления. «Джейсон, ах ты халявщик!» – кричали они. В следующий раз, услыхав стук в дверь, он медленно очнулся от сна, предположив, что кто-то из команды снова пытается разбудить его. Стук продолжался; он услышал женский голос и с надеждой вскочил, решив, что это хозяйка принесла вести от Лорен. Он подбежал к двери и распахнул ее – чтобы увидеть саму Лорен, в выцветшем, разодранном платье, в старом итальянском свитере, который она где-то подобрала, босую и с золотым ободком на лодыжке.
Их объятия и поцелуй были чистой формальностью. Они заснули, не разговаривая. Лорен была изнурена. На следующий день они отправились покупать ей обувь, а заодно и что-нибудь съестное.
Они проводили все время в унылой тишине. На площади Сан-Марко присели выпить и посмотреть, как люди идут вброд по лагуне из Лидо.
– Все совсем не так с тех пор, как ушла вода, – сказал Джейсон.
Лорен растерянно кивнула.
– В последнее время мы мало бывали вместе, – сказал он наконец.
– Мы никогда не бывали вместе подолгу, – ответила она.
– Откуда у тебя эта штуковина на ноге? – спросил он.
– Из Туниса, – ответила она.
– Зачем она тебе?
– Не помню.
Он на секунду задумался.
– А где это – Тунис?
– В Африке. Я приплыла на барже. Из Сицилии меня подвезли до Рима. В Риме я села на поезд. Когда я выехала из Рима, там взорвали вокзал. Ты слышал, что взорвали вокзал?
«Почему ты поплыла на барже?» – подумал он.
– Кто взорвал вокзал?
– Не знаю, – пожала она плечами, – политики. По дороге через Флоренцию была такая нервотрепка. Мне кажется, я довольно быстро доехала – за три дня из самой Сицилии. Учитывая, как сейчас плохо с поездами, как плохо вообще все.
– Все плохо? – спросил он на мосту Риалто.
– Конечно, – сказала она, заглядывая в опустевший Большой канал. – Море ушло, и света больше нет.
– Площадь все еще освещают до девяти-десяти часов. Вечером увидишь.
В тот вечер клубящийся туман, сперва замеченный на востоке, окутал Венецию за час. Они сидели вдвоем, не считая немногочисленных людей, порой пробредавших мимо. Собор был лишь огромной жаркой тенью где-то рядом. Они ничего не говорили. Он знал, что она думает о Мишеле. Теперь, когда она была рядом, ему хотелось убраться как можно дальше от всего, что он помнил.
– Когда у тебя кросс? – спросила она чуть погодя.
– Он приедет? – спросил он вместо ответа.
– Да.
Он кивнул.
– Скоро?
– Да.
Он снова кивнул.
– Завтра, – проговорил он, вставая, – кросс будет завтра. Мне пора спать.
Они вернулись в отель и стали готовиться ко сну. Ни слова из того, что Джейсон ожидал услышать, не было сказано в первый день, который они провели вместе после десятимесячной разлуки. Она, похоже, не торопилась говорить. Усевшись на кровати нагишом, она секунду наблюдала за ним, но отвела глаза, когда он окинул ее слишком долгим взглядом. Она натянула на себя простыни; он выключил свет и забрался в кровать. Подумаешь, кросс; он прижался к ней. Он провел рукой по ее боку; она отвернулась и села. Он сел рядом, злясь на то, как все это унизительно. Он сидел, прислонившись к стене, и ждал; она обняла колени и уткнулась в них подбородком. Он не прикасался к ней; он хотел, чтобы она почувствовала тихо горящий в нем гнев. Он хотел, чтобы она пришла к нему в страхе, что рассердила его, – как приходила раньше. Он хотел быть главным – как был главным раньше.
82 
