очень нудно 
46 
— Я не кричу. А ты простил Советский Союз.
— Я не простил Советский Союз, хотя, возможно, и простил. Я не могу изменить историю. Почему я должен ненавидеть свою родину?
— Это не твоя родина. У тебя нет родины. И ты сделал так, что и у меня ее тоже нет. Боже, как жаль, что я не американец.
— Это самое ужасное, что я когда-либо от тебя слышал. И говори потише. Тебя услышат в доме священника.
— Какое мне дело, если они услышат меня? Пусть слышат. Мы ничем не хуже их, не так ли? Ты со своими «мисс Мюриель» и «пожалуйста, сэр» похож на проклятого раба.
— Перестань разговаривать со мной таким тоном и убирайся из комнаты. Ты никогда не уважал меня. Ты никогда не любил меня, как следовало.
— Почему я должен любить тебя? Ты мой проклятый отец.
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, — взмолилась Мюриель, только что вошедшая в дверь.
Лео тотчас же отвернулся и закрыл лицо руками. Юджин смотрел на нее сурово, как будто окаменев от ярости. Он был очень расстроен вторжением и ужасно рассержен тем, что Мюриель услышала.
— Извините, — сказала Мюриель, — я постучала, но вы оба говорили так громко, что не расслышали.
Наступило молчание. Юджин смотрел в стену. Он испытывал отвращение к себе, к Лео, отвращение ко всему. Его тело безнадежно обмякло. Лео, вернув лицу спокойное выражение, повернулся к Мюриель. Он смотрел на нее безучастно и вяло, как будто ожидая указаний. Во взгляде Мюриель читалось отвращение.
— Не следует говорить с отцом таким образом, — сказала Мюриель. — Ты мне противен.
Лео смотрел на нее еще минуту, казалось, что он очень устал и с трудом понимает ее. Затем улыбнулся:
— Рептилия, не так ли?
— Убирайся! — воскликнула Мюриель.
Лео повернулся было к отцу, но, не посмотрев на него, сделал быстрое движение, будто отбрасывая что-то, и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Мюриель опустила глаза перед Юджином. На ней было надето твидовое пальто, на котором все еще поблескивали маленькие крупинки снега. По плечам пролегла снежно-белая бороздка. Под мышкой она сжимала маленький, завернутый в коричневую бумагу пакет. Юджин смотрел на ее короткие волосы, влажные и потемневшие на концах, на ее тонкое умное лицо и ненавидел ее английскую отчужденность, ее неосознанное чувство превосходства и то, что она посмела выгнать его сына из комнаты. Надо было дать их разговору с Лео его естественный ход. Может, в конце концов они поняли бы друг друга. Он ощутил это сейчас, когда Лео ушел. Даже гнев и крик были своего рода связью, чем-то наподобие объятия, приблизившего их друг к другу. Может, тогда они сумели бы своим отношениям придать определенный смысл. Теперь же неуместное вторжение девушки, оказавшейся свидетельницей этой сцены, сделало ее безобразной и просто позорной для них обоих. Он глубоко вздохнул от горя и обиды.
— Мне ужасно жаль, что я вмешалась, — сказала Мюриель, наконец подняв на него глаза. Казалось, она слегка задыхается. — Но я не могла слышать, как он говорит такое.
Она выглядела очень смущенной, но в то же время в ее взгляде было что-то назойливое, почти агрессивное.
«Ну почему же ты не уходишь», — подумал Юджин, но сказал:
— Да.
— Мне ужасно жаль, — повторила Мюриель.
Юджин молчал. Он не мог простить ей, что она услышала его разговор с Лео.
— Надеюсь, вы не будете возражать, — продолжала Мюриель. — Мистер Пешков… Юджин… Можно мне так вас называть? Надеюсь, вы не будете возражать…
Она снова опустила глаза и стала возиться с завернутым в коричневую бумагу свертком, который принесла.
— Что это? — спросил Юджин.
— Пожалуйста, простите меня, — сказала Мюриель. — Я принесла вам маленький подарок. Русский подарок. Я так жалела, когда пропала ваша икона. Я знаю, это не заменит ее. Но я сочла ее очень красивой и подумала, что она, может, немного вас развеселит. Я очень надеюсь, что она вам понравится.
Обертка упала на пол, и Мюриель протянула Юджину что-то маленькое, ярко раскрашенное. Он машинально взял и стая пристально рассматривать вещь. Это была расписная русская шкатулка. Глянцевые фигуры Руслана и Людмилы в ярко-красных и синих тонах выделялись на черном фоне.
Юджин смотрел на нее с болью и замешательством. Она напомнила ему о чем-то ужасном, и на минуту показалось, что какой-то печальный свет воспоминаний готов вот-вот открыться перед ним. Где он видел это прежде, очень-очень давно? Прикрытая завесой память заключала в себе невыразимую боль потери, но не обнаруживала себя полностью. Он продолжал смотреть на шкатулку. Слезы подступили к глазам и пролились. Он пытался сдержать их, прикрыть рукой. Плача, он склонил голову над шкатулкой. Он не мог остановить слезы, но и не мог все еще вспомнить.
46 
