27 
– Нет.
– Тогда мы сами с ней разберемся, – отрезал он.
– Но, видите ли... я написал эту книгу.
Я говорил чистую правду. Это была одна из моих ранних книг, которые еще можно было отыскать в мягкой обложке, пока их не перестали допечатывать. Я ни разу не видел, чтобы кто-то покупал мои книги, не говоря уж о том, чтобы их воровать. «Это я», – продолжал я, показывая на свою фамилию на обложке.
Конечно, никому не было достоверно известно, моя ли это книга, – это во-первых. Во-вторых, какая разница, в этой-то ситуации? И все же пораженный менеджер пробормотал: «Ах, вот как... Ну, тогда, наверно...» Илана быстро заплатила за книгу, и я вытолкал ее из магазина. Так же как и менеджеру, ей не пришло в голову, что, может быть, я на самом деле вовсе не автор книги; она инстинктивно поняла, что книга моя, и когда мы добрались до машины, она победно повернулась ко мне, ее ведьминские губы наполовину улыбнулись, наполовину надулись, и она дотронулась до моего лица. В тот же момент я понял, что она даст мне все, чего я ни попрошу, если это не займет более двух-трех часов, и что к тому же она не будет ничего ожидать в ответ. И теперь, когда я позвонил ей из телефонной будки на шоссе посреди ночи, она подошла к телефону, откликаясь на сигнал; еще до того, как я успел сказать хоть слово, она выдохнула в трубку: «На пляже», – и дала отбой. Прежде чем снова сесть за руль, я позвонил по своему собственному телефону, чтобы прослушать сообщения на автоответчике, и услышал голос Дори. «Я знаю, что это ты только что звонил, – сказала она. – Я жду. Дверь не заперта. Он не вернется до утра...»
Проехав до середины шоссе Пасифик-Коуст, направляясь на рандеву с Иланой на нашем с ней пляже, я вдыхал через окно пепел Лос-Анджелеса, видел багровое полуночное небо вдали и думал об этих женщинах, которые отдавались чувственному моменту, живущему в них, голоду, поселившемуся там, откуда росли их ноги, и любым восхищенным ладоням, хватавшим их за бедра. Было бы оскорблением просто хвалить их за хмельную храбрость их характера; эта храбрость была так естественна для них, что не требовала выкладок, сопутствующих храбрости мелочной. Скорее, меня вдохновляла их бездумная, бессознательная капитуляция; в этот краткий миг я был почти достоин войти в них. Я ехал по прибрежной дороге в ночи, и благодарность захлестнула бы меня с головой, если бы на это было время; бушующее чувство благодарности могло бы столкнуть меня с шоссе, но у меня еще стоял после встречи с Самантой, и мне нужно было торопиться к Илане и нашему тайному пустому пляжу, и через час я остановился, запарковал машину, и, спотыкаясь, сбежал вниз по холму в темноте, и блуждал вдоль пляжа с океаном в ушах, не видя ничего, идя на ощупь, как слепец, – когда вдруг из темноты выплыли пальцы и коснулись моих. Она притянула меня к себе, на песок. Она была абсолютно нага. Она расстегнула мне ширинку и охватила меня ртом, и я услышал, как она хихикнула, потому что почувствовала на мне запах Саманты, и теперь мне было не уйти без расплаты за такое. Она втащила меня в себя, не успев как следует намокнуть, и водила по моей спине своими длинными ногами, и, конечно же, теперь я оказался в затруднительном положении, ведь Дори сказала моему автоответчику, что тоже ждет меня, и так же, как с Самантой, я был обязан не кончать с Иланой; я сдерживался, как только мог. Но потом сдвинулось с места облако, и обнажилась луна и затопила пляж светом, и ветер с океана принес запах крови и ароматных масел, и она качалась на мне, а за ней было скопище звезд. И когда она совершенно закрыла лицо длинными волосами и сказала: «Ты бы хотел меня такой, когда я для тебя – всего лишь тело?», – мне едва видна была в лунном свете шальная улыбочка на ее губах. Я понял, что мой план – воздержаться ради Дори – был под серьезной угрозой, и в то время как я пытался держать ситуацию под контролем, эта девка хитро, легонько качнула бедрами; и все кончилось. И она рассмеялась.
И теперь, через двадцать минут, я снова был в машине, спеша по Палисэйдс к бульвару Сансет. Я был изможден, исчерпан, ни в мозгу моем, ни в сердце не бродил ни единый импульс желания. Мне хотелось поехать домой и лечь спать, но, конечно же, я не мог так поступить, потому что Дори ждала меня, и хотя я мог притвориться, что не получил ее сообщения, пока уже не было слишком поздно, и хотя она не могла пожаловаться – по причине наличия мужа, работающего в телефонной компании, – и хотя я мог обмануть ее, но я не мог обмануть себя и обязательство, данное ей. То, что мое желание прошло, а ее желанием легко можно было пренебречь, не имело значения, не имело значения даже то, что мы были едва знакомы, пересеклись один раз у почтовых ящиков в тот день, когда она сердилась на мужа и ворчала, вынимая почту, и мы начали болтать и в конце концов оказались у нее – чтобы выпить по бокалу вина... Что имело значение, так это то, что я позвонил ей сегодня, поскольку хотел ее, и она ответила мне, и теперь я не мог просто забыть о ней только потому, что меня удовлетворила другая. Я был обязан своим желанием, существовавшим ранее в этот вечер, и, хотя желание прошло, обязательство оставалось, потому что меня обязывала память о желании; Дори предложила себя этому желанию, и для нее оно не было всего лишь памятью, оно жило, дышало моментом, было все еще частью ее настоящего, хотя уже вырвалось струйкой в мое прошлое; даже у желания есть свои законы. Так что когда я доехал до гостиницы и поставил машину в гараж, у меня, конечно же, не было иного выбора, кроме как подняться в ее квартиру; дверь была не заперта. У меня не было иного выбора, кроме как пробраться в ее спальню и приподнять верхнюю простыню и провести кончиками пальцев по ее животу; она вздрогнула. Я подтянул ее к краю кровати и встал на колени, чтобы развести ее бедра и приоткрыть ее пальцами и прижаться к ней ртом; даже в состоянии измождения я не мог не порадоваться ответившему мне стону. Полусонный, я ввел в нее язык. Я не знаю, сколько времени прошло, может, минуты, может, часы, я помню лишь, что поцеловал ее, когда она кончила, и она мурлыкнула в ответ, прежде чем заснуть...
27 
