очень нудно 
46 
— Отлично! Поручаю тебе, Гордий, предупредить верных мне людей о том, что происходит. Пусть будут наготове в любое время дня и ночи.
— Что ты думаешь предпринять?
— Пусть эта свинья попробует убить меня! Я знаю ее, она ведь моя сестра. Она не прибегнет к кинжалу или стреле, выпущенной из лука. Яд — вот ее оружие! Причем не из тех ядов, что убивают сразу: ей захочется причинить мне побольше страданий.
— О, повелитель, молю тебя: позволь немедля схватить ее и Фарнака! — страстно зашептал Гордий. — Яд — столь вероломное средство! Вдруг, невзирая на все предосторожности, она обманом вынудит тебя проглотить болиголов или подложит в твое ложе гадюку? Прошу, дай мне схватить их без промедления! Так будет проще.
Но царь лишь покачал головой:
— Мне необходимы доказательства, Гордий. Пускай попытается меня отравить. Пускай прибегнет к ядовитому растению, грибу или рептилии, наилучшим образом отвечающей ее наклонностям, пусть покусится на меня.
— Царь, царь! — в ужасе вскричал Гордий.
— Беспокоиться совершенно не о чем, Гордий. — Спокойствие Митридата оставалось непоколебимым, в голосе его не чувствовалось страха. — Никто, даже Лаодика, не знает, что за те семь лет, когда я скрывался от материнской мести, я приобрел невосприимчивость к любым ядам, какие только известны людям, а также к тем, о которых пока неведомо никому, кроме меня. Я — величайший в мире знаток ядов и могу заявить об этом без ложной скромности. Думаешь, все покрывающие меня шрамы нанесены оружием? Нет, я наносил их себе сам, дабы обрести уверенность, что ни одному из моих родичей не удастся избавиться от меня простейшим способом — с помощью яда.
— И все это — в столь юном возрасте!
— Лучше остаться живым, чтобы дожить до старости, — вот мой девиз! Меня никто не сможет лишить трона!
— Но как же ты добился невосприимчивости к ядам, государь?
— Возьмем для примера египетскую кобру, — начал объяснять царь, питавший пристрастие к этой теме. — Она представляет собой широкий белый капюшон и маленькую зловредную головку. Я собирал их в коробку, чтобы они кусали меня, но начинал с самых маленьких. Так я дошел до огромной — чудовища невероятной длины и толщиной с мою руку. Сколько она ни кусала меня, плохо мне не становилось! Так же я поступал с гадюками и гюрзами, скорпионами и тарантулами. Потом я перешел на яды: болиголов, аконит, мандрагора, толченые вишневые косточки, смеси из горьких ядов и корней, самые страшные грибы, в том числе мухоморы, — да, Гордий, я все перепробовал! Я начинал с мельчайших капелек и постепенно увеличивал дозу, пока не дошел до состояния, когда даже полная чаша смертоносного яда не стала для меня совершенно безвредной. Я до сих пор поддерживаю эту невосприимчивость к ядам: продолжаю их принимать и подвергаться змеиным укусам. Не брезгую и противоядиями. — Митридат тихонько рассмеялся. — Так что пусть Лаодика покажет, на что способна! Убить меня ей все равно не удастся.
Покушение не заставило себя ждать. Это произошло на торжественном пиршестве в честь благополучного возвращения царя. Был приглашен весь двор, поэтому пришлось освободить и заставить ложами большую тронную залу; стены и колонны украсили гирляндами цветов, а пол усыпали лепестками. На пиру играли лучшие музыканты Синопы, труппа странствующих греческих актеров представляла Эврипидову «Электру»; из Амиса, что на берегу Понта Эвксинского, была приглашена знаменитая танцовщица Анаис Низибская.
В былые времена понтийские правители усаживали гостей за столы, подобно своим фракийским предкам. Однако впоследствии и здесь восторжествовала греческая традиция возлежать на пиру, поскольку это позволяло понтийцам воображать себя законченными продуктами греческой культуры, полностью эллинизированными монархами.
Насколько тонок на самом деле этот культурный слой, стало видно с первой же минуты: придворные, едва войдя в тронную залу, простирались перед своим повелителем ниц. Дополнительное свидетельство последовало совсем скоро, когда царица Лаодика с неотразимой улыбкой протянула царю золотой скифский кубок, предварительно лизнув его край своим ярко-красным язычком.
— Выпей из моего кубка, муж мой, — мягко, но настойчиво произнесла она.
Митридат без всяких колебаний сделал такой большой глоток, что содержимое кубка сразу уменьшилось наполовину; затем поставил кубок на стол у ложа, которое делил с Лаодикой. Однако последний глоток вина он задержал во рту и теперь пытался получше распробовать, не спуская с сестры своих изумрудно-зеленых, с карими крапинками, глаз. Потом он нахмурился, но не грозно: то была скорее гримаса задумчивости, быстро сменившаяся широкой улыбкой.
46 
