очень нудно 
161 
Встреча с Китти была окрашена тихой радостью. Этому предшествовали волнения, страх, нерешительность, потом свет ее будущего присутствия прорезал тьму и все отступило. А теперь я был с нею, и нас окружала страшная пустота — незамутненная радость и покой. Я вдруг почувствовал самыми дальними закоулками моего существа, что мне хорошо. И все было так удивительно просто — безвинно и просто, как в детстве. Даже Питер Пэн под толстым слоем снега — непонятная громада хрусталя, в которой то тут, то там проблескивала яркая позолота, — представал как памятник чистоты, столь же незапятнанной, как олицетворявшие ее дети, которые подходили к нему и маленькими, в шерстяных перчатках, ручонками ковырялись в снегу, очищая хорошо знакомых им зайчиков и мышей. И мы с Китти тоже вели себя, как дети — смеялись, раскачивались.
— Ох, Китти, я так люблю вас, извините, люблю, мне нравится просто произносить это слово, это мой гимн миру, вы тут ничего не можете изменить, я люблю ваше пальто — оно такое дорогое, и от него так приятно пахнет, — люблю ваш нос, и…
— Хилари, прекратите, Хилари, милый. Вы говорите так, точно мы можем вести себя бездумно.
— А почему бы и нет. Я столько всего передумал с тех пор, как мы виделись в последний раз…
— Да, да. И я тоже. О Господи… вы ведь мне совсем не безразличны, и мне не безразлично то, что с вами может произойти, вы и понятия не имеете, какое место вы занимали в моих мыслях все эти годы…
— Наверное, я представлялся вам ужасным существом.
— Мне, конечно, любопытно было на вас посмотреть.
— Вы, очевидно, думали, что возненавидите меня.
— Как ни странно, я так не думала.
— Вы меня жалели. Это было уже предзнаменованием. Вы автоматически не восприняли чувств Ганнера ко мне.
— Я старалась смотреть на это со стороны. Да и его чувства никогда не были так уж ясны, я хочу сказать, они были до того противоречивы…
— В пятницу он был настолько поразительно великодушен, настолько прост со мной, все вдруг прояснилось и стало легким, — наверное, так бывает в раю.
— А вы считаете, что в раю все будет легко?
— Ох, Китти, как же мне нравится просто разговаривать с вами — разговаривать непринужденно, непринужденно болтать, хотя обычно я не болтаю. Да, но рай возможен только на земле. Все вдруг как-то отступает, и некая сердцевина вашей личности, ваша сущность, о характере которой вы, возможно, и не догадывались, наконец все постигает, и вы все прощаете, нет, не так, это слишком личностный подход, все ведь освещено светом Господним…
— Я так бесконечно рада, что вы поговорили с Ганнером, он с тех пор стал совсем другой.
— Действительно ему это помогло?
— Да, да, да.
— Вы ведь не подслушивали, нет? Почему же вы в конце все-таки вошли? Я едва не лишился чувств, когда вы появились.
— Это было как бы… по наитию… но мне хотелось быть с вами обоими… чтобы… как бы закрепить такую возможность.
— О Боже мой… Мне что же, предстоит снова встретиться с Ганнером?
— Подождите, подождите, мне столько надо вам сказать…
— Китти, я не могу упустить такую любовь, не могу, она не должна быть упущена, не должна разлиться по лику вселенной, вы обязаны помочь мне…
— А вы мне так уже помогли…
— Помог вам?
— Да, и не только тем, что помогли Ганнеру. Понимаете, у меня такое чувство — как ни дико это звучит, — что она наконец ушла.
— Энн…
— Вы ведь очень любили ее, верно?
Мысль, что Китти может ревновать меня к Энн, призрачно затрепетала, затем ярко вспыхнула, как взорвавшаяся ракета.
— Да.
— Я рада, что это так… Я хочу сказать, иначе это было бы…
— Даже еще ужаснее.
— Знаете, это какое-то странное чувство, удивительно болезненное — то, что она настигает меня через вас, словно у нее появилась новая жизнь, словно это новая Энн…
— Все та же Энн, дорогая Китти, мы оба с Ганнером любили ее, но она мертва. И если являлся вам призрак, то он был создан злобой Ганнера, а теперь он исчез.
— Да, Ганнер так и говорил. Он, конечно, немало выстрадал. Да и вы тоже. А мои страдания были просто идиотизмом — я имею в виду страдания из-за нее. Я так ревновала к ней, точно она живая.
— Мы можем ревновать к покойникам, но должны помнить, что они мертвы, — и тогда к нашим чувствам неизбежно примешивается жалость.
— Да. Я чувствую сейчас острую жалость, только жалость — словно все обиды куда-то исчезли.
161 
