очень нудно 
140 
– Поссорились. Ничего страшного. Рано или поздно приходится пройти и через это.
– К счастью, нам с тобой удалось избежать ссор.
Неправда, подумал Джордж. Нам было бы лучше, если бы мы ссорились. Мы никогда не спорили по принципиальным вопросам, нам больше нравился покой. Уступали друг другу, а на самом деле предавали. Возможно, это не имеет значения. А может, в этом и заключается любовь.
– Ты же не считаешь, что они разойдутся? Его родители еще не написали мне. А вчера, представь себе, она отказалась идти на примерку свадебного платья.
– Она у нас своенравная.
– Мне кажется, что виноват Людвиг. Мне он, честно говоря, никогда не нравился.
– Клер, думай, что говоришь.
– Мы всегда слишком много думаем. Даже друг перед другом боимся признаться, хотя каждый видит другого насквозь. Людвиг – тупица. Он слишком самодоволен для настоящего чувства и не способен посвятить себя другому человеку. Он слишком осторожен. В Оксфорде постепенно превратится в старого сухаря, интересующегося только делами колледжа и мнением коллег о своей последней статье.
– Клер, неужели ты серьезно?
– Если дойдет до разрыва…
– Этого не случится.
– …то, я надеюсь, это произойдет быстро, чтобы Грейс смогла выйти за Себастьяна. Как ты думаешь, Одморы не обидятся, если Грейс будет в этом подвенечном платье?
* * *
– Я должна позаботиться об Остине, – сказала Мэвис. – У меня получится.
– Он чуть ли не ко всем питает только ненависть, – возразил Мэтью.
– Он привыкнет ко мне.
– А он знает, что мы встречаемся?
– Мы об этом не говорили.
– Непохоже, что он собирается покинуть Вальморан?
– Нет.
– Он знает, что ему выгодно.
– Не в этом дело. Совсем не в этом. Он в ужасном горе, похоже, совсем обезумел.
– От чьего-то бегства в безумие больше всего страдают другие, и как раз неисправимо здоровые. Я тоже потрясен и сломлен.
– Она была моей сестрой.
– Кого-кого, а тебя нельзя обвинить в равнодушии.
– В каком-то смысле меня спасает именно то, что приходится помогать Остину, у меня появились цель и обязанности.
– Мы должны избегать чувства вины. Не по твоей вине он нашел этот клочок бумаги…
– Мои переживания не ограничиваются чувством вины. Дорина и я… мы были гораздо ближе друг к другу, чем тебе могло показаться… в наших отношениях было что-то вневременное… мы жили в некотором смысле одной и той же жизнью… она умерла – значит, и я умерла.
– Не говори так, – возразил Мэтью. – После всех этих горестей наступят лучшие времена, хотя, может быть, не так скоро. У нас с тобой впереди целая жизнь.
– Знаю. Но я умерла, и сейчас мне не до жизни. Дорина завладела мной. И поэтому Остин приобрел для меня значение. Я каким-то образом стала его замечать и все понимать, словно превратилась в Бога.
– Как он сейчас выглядит?
– Извини, но я не смогу ответить на твой вопрос, для этого нужен обыкновенный человеческий язык. Я же вообще едва говорю. Разве что о ней, как в бесконечной поэме.
– Ты в лучшем положении, чем я. Жила ею, умерла с нею. А мне остались лишь благие намерения, из которых ничего не вышло. Я никогда не узнаю размеров моей ответственности. Я любил ее.
– Да. И возможно, это будет между нами всегда.
– То есть будет нас разделять? По-твоему, я виноват?
– Нет, нет, нет.
– Тогда из-за твоей ревности?
– Нет. Мое страдание убивает такое чувство, как ревность. Я ревновала, но сейчас это чувство прошло.
– Что же сможет нас разделить?
– Ее смерть – это абсолют. Человек достигает точки, в которой должен остановиться. Наверное, я дошла до нее.
– Может быть, ты права. Но от точки смерти возможно вернуться обратно. От каждой смерти, и от этой тоже. И это хорошо.
– Я не знаю. Мне трудно предвидеть будущее. Но я чувствую себя пророчицей, Кассандрой. У меня внутри пустота. Надо или голосить, или молчать. Я чувствую в себе дар пророчества.
– В самом деле, ты говоришь каким-то странным языком. Даже голос звучит иначе.
– Что-то мною владеет. Я забываю обыденный язык. Ты извини, но внутри себя я чувствую какую-то пустоту и чистоту. Словно я умерла. Очищенная и пустая. Все, на чем зиждилась привычная моя жизнь… все опоры… рухнули…
– Со мной такое бывало.
– Даже жалость к самой себе и то не могу ощутить. Говорится, что всякое оплакивание смерти – это оплакивание собственной смерти. Неправда.
– Но ты ведь сказала, что умерла вместе с ней.
140 
