134 
Джона Брент-Оксфорда постоянно сопровождали — это обстоятельство ни от кого не укрылось — двое мальчиков, один белый, другой абсолютно черный, британец из Ливерпуля — его приемные дети. Бенджамин Шербан тоже постоянно находился при старике.
Все информанты подчеркнули, что арена была устроена таким образом, что на ней не выделялось какого-либо композиционного центра, какой-либо точки приложения ненависти.
Теперь о том, что было слышно. И как было слышно. Интересный момент: если другие мои распоряжения (обеспечить мероприятию охрану, продовольствие, водопровод, освещение) отменялись, игнорировались, саботировались, то это — относительно предоставления усилителей и громкоговорителей — почему-то выполнили. Однако громкоговорители ни разу не использовались.
Почему разрешили громкоговорители? Может быть, просто по недосмотру. Смело можно сказать, что каждый администратор убивает кучу времени на то, чтобы выявить движущие причины, мотивы событий, истинной причиной которых является недосмотр или некомпетентность.
Почему громкоговорителями не воспользовались? Только представь, как туго без них пришлось зрителям на верхних ярусах. Один из моих агентов, внучка героя Долгого Марша Ци Куань как раз заняла место наверху для лучшего обзора. Она передала в своем докладе характерное настроение человека, напрягающего слух в тщетной попытке разобрать каждое слово, каждый слог, расслышать звуки, ослабленные расстоянием, теряющиеся в шуме ветра и толпы. Присутствующие роптали. Раздавались выкрики: «Где микрофоны?» Но выкрики эти игнорировались, и вину за отсутствие усилительной техники возложили, естественно, на нас.
Ну а поскольку микрофонов не было, это заставляло говорящих выражаться кратко, сжато, выразительным плакатным стилем, выкрикивая свои реплики в виде лозунгов. Каждый из присутствующих горел желанием «наконец» услышать правду.
«Процесс» начался, когда еще подтягивались последние делегаты, по большей части утомленные дорогой и оголодавшие. На выжженной траве под редкими деревьями соорудили импровизированные прилавки, выставили на них корзины с хлебом и кувшины с водой. Провизия быстро исчезла. Все понимали, что изобилия ожидать наивно. Палатки раскинулись на нескольких акрах. Вспыхнули и угасли грабежи местного населения. Вокруг толклись тысячи молодых людей. Северяне, исландцы и норвежцы, больше всех страдали от жары. Агент Ци Куань — она родом из Северных провинций — особо отметила пылающие небеса. Всюду надрывались цикады. Откуда-то прибежали тощие собаки, принялись всюду тыкаться носами, искать поживы. В четыре разнеслась весть о начале мероприятия. Делегаты потянулись занимать места на раскаленных солнцем каменных скамьях, а на арене без всяких вводных и предваряющих речей появились две противостоящие группы. Факелы, конечно, еще не зажгли, но дети, по двое на каждый факел, уже заняли свои места.
На маленьких деревянных столах пусто. Ни бумаг, ни книг, ни письменных принадлежностей.
Джордж Шербан вышел к столу со стороны арены, к которой уже подбиралась тень. На противоположной стороне, лицом к палящему солнцу, расположился за столом хрупкий старик, «белый злодей», о котором все всё, конечно, знали. И, разумеется, каждый еще лучше представлял себе Джорджа Шербана. Всем было прекрасно известно, что «белый злодей» много лет принадлежал к британским левым, был осужден за преступления против народа, провел какое-то время за решеткой, был выпущен на свободу, реабилитирован и избран молодежными армиями защищать то, что защитить невозможно.
Амфитеатр заполнен публикой беспокойной. Народ ерзает на каменных скамьях, ворчит, ругает жару, ругает организаторов, недоволен отсутствием громкоговорителей, недоволен тем, что начали, не дождавшись последних прибывающих. Встречались старые знакомые, не видевшиеся месяцы и годы, с последней конференции где-то на другом конце Земли. И всех беспокоило еще что-то, не связанное напрямую с данным событием, мучила неизбежность надвигающейся войны. И, может быть, уже тогда, еще до того, как обвинение и защита обменялись первыми фразами, каждому было очевидно, что «процесс» не решит главных проблем человечества, не сможет приписать все преступления какой-то одной виновной стороне, классу, расе, стране или нации. То, что я так говорю, не означает, конечно, что долгая моя ссылка в отсталые провинции повлияла на мое классовое сознание. Но слаб человек, труден путь его, и эти пять тысяч, избранные в качестве «лучших из лучших», не могли не видеть очевидного.
134 
