очень нудно 
208 
— Дай мне платок, Эдвард.
— Держите. А теперь попробуем разобраться. Не волнуйтесь по поводу Стюарта. В некотором роде вы принесли ему пользу. Вы его потрясли. Ему придется постараться и найти наилучший образ действий. Конечно, он встретится с вами снова и пожелает стать вашим другом. Между вами есть связь.
— Ты так думаешь?
— Да. Так что это вам обоим пойдет во благо. Но ваша любовь — иллюзия. Это должно было произойти, как мгновенная вспышка. Стюарт — это нечто постороннее, а все ваши чувства — они внутри вас, Стюарт — ничто, он бессилен, он ненастоящий. Я хочу сказать, что он всего лишь случайность, вы его выдумали. Так, как вы это себе представляете, вы ничем не связаны. А Гарри и Томас — они реальны. И Мередит реален.
— Я могу через суд добиться опеки над Мередитом. Господи, какой кошмар… И Томас, он слишком холоден.
— Это на него похоже. Он так привык скрывать свои чувства, что ему, видимо, пришлось самоустраниться. Бедный старый Томас, как ему досталось! Вы же знаете, что он вас любит, какую бы холодность он ни выказывал. Вы должны знать это. Кстати, а где он?
— В Куиттерне. Он уехал и оставил меня… решать, чего я хочу.
— И чего вы хотите?
— Не знаю… Ты думаешь, Стюарт не будет меня ненавидеть? Я хочу изменить свою жизнь.
— Вы ее уже изменили. Вы разорвали тайную любовную связь. Если Стюарт дал вам почувствовать, что это ужасно, возможно, так оно и есть. Вы можете и дальше менять свою жизнь, вы можете сделать много добра. Что вам мешает, что всем нам мешает творить добро? — Эдвард помолчал несколько мгновений, его потрясли собственные слова. — Конечно, Стюарт не будет ненавидеть вас, у него добрые намерения. Не волнуйтесь за Стюарта. Ему как раз и нужно, чтобы о нем не беспокоились, словно его здесь нет, и если он что-то сделал вам, то по одной лишь причине: это все равно должно было случиться. Если ваша связь с Гарри в самом деле опостылела вам и если вы понимаете, что Стюарт может быть только другом, вдохновляющим вас, — это немало. С другой стороны, если вы по-прежнему влюблены в Гарри…
Мидж, которая внимательно смотрела на Эдварда и все еще держала его за руку, вдруг встала и закрыла руками лицо. Она услышала, как повернулся ключ в замке парадной двери. Только у двух человек был этот ключ — у Гарри и у Томаса.
— Иди и останови его, — велела она Эдварду. — А потом скажи мне, кто из них пришел.
Эдвард стрелой промчался по гостиной и исчез за дверью. В холле он увидел Томаса.
Тот смотрел на Эдварда со странным выражением — внимательно и испытующе, но в то же время лукаво, словно сегодня у Эдварда был день рождения и Томас принес ему подарок-сюрприз. Похоже, он не удивился, увидев гостя.
— Привет, Эдвард.
— Томас, она там. Она просила меня узнать, кто из вас двоих пришел, и…
— Я сам о себе доложу. Как поживаешь?
— Лучше, — ответил Эдвард.
В самом ли деле он чувствовал себя лучше?
— Хороший мальчик. Приходи ко мне сюда завтра.
— Завтра я еду в Сигард, — сказал Эдвард. Эта мысль только что пришла ему в голову. — Ну, мне пора.
— Приходи, когда вернешься, чем раньше, тем лучше. Ты переехал в свою прежнюю комнату?
— Да. Вы были правы… но теперь хватит.
— Возвращайся к Гарри, возможно, ты ему нужен. Я рад, что ты проведал Мидж. А теперь проваливай.
Когда он проходил мимо Томаса, тот правой рукой пожал его левую руку. Эдвард открыл выходную дверь, и Томас, обернувшись на него, замер на пороге гостиной. Он вышел на улицу и закрыл за собой дверь.
Сигард в ярких лучах предвечернего солнца выглядел по-другому и был похож на высоченную приходскую церковь с мощной башней и неправильной формы нефом. Ласковый свет разглаживал неровности на бетоне башни, благодаря чему грязная поверхность казалась просто старой и приобретала дымчатую золотисто-коричневую окраску — настоящая патина на покрытой лишайником каменной стене. Желтый рапс поблек, но зацвел ячмень и поднялась сине-зеленая пшеница. «В этом месте я видел перемену сезонов и поворот года», — подумал Эдвард. Вдоль дороги обильно цвели дикие розы, пышные красные или маленькие, почти белые, как клочки бумаги. Бутень уже отцвел — Илона называла его «кружевной купырь».
Эдвард остановился перед входом в аллею, оглянулся и прислушался. Он слышал песню жаворонка и кукушку вдалеке, но эти звуки почти не нарушали, а даже подчеркивали глубокую теплую тишину, повисшую над этой землей и домом. Река текла бесшумно. Он медленно пошел вперед, ступая по плиткам, и наконец добрался до последнего ясеня. Тут он снова остановился. Главная дверь была закрыта. Эдвард посмотрел на окно Селдена, на окно своей комнаты, потом на башню. Мысль о том, что за ним могут тайком наблюдать, встревожила его. Он чувствовал себя виноватым, незваным гостем, которого можно пристрелить на законных основаниях. Он не приготовил никакого объяснения своего приезда даже для себя самого. Он дважды убегал отсюда, не сказав ни слова. Как женщины отнесутся к нему? А может, их уже и нет в Сигарде? После встречи с Томасом Эдвард понял, что для него крайне важно вернуться сюда. Не выяснять, что случилось, а просто помириться, показать, что он вменяемый и настоящий, а после удалиться — но на этот раз с достоинством и деликатностью. Они должны сделать это для него, проявить к нему доброту, встретить без злобы, принять как скорбящего сына, подвести черту под прошедшим временем, завершить драму, освободить его. После этого вопрос о дальнейшей связи Эдварда с Сигардом и его обитателями станет обычным бытовым вопросом, подлежащим рациональному рассмотрению.
208 
