272 
— А их жены довольно разношерстная компания, правда? — заметила она простодушно. — Почти все выглядели еще менее пристойно, чем я, хоть ты и не одобряешь ярко-розовые платья. Миссис Как-бишь-ее еще туда-сюда, а миссис Как-тебя — ничтожество, не отличить от обоев, но миссис Динозавриха просто мерзость. Непостижимо, как муж ее выносит? Нет, мужчины ужасно бездарно выбирают себе жен!
— Джастина!! Когда ты научишься запоминать фамилии? Еще спасибо, что ты мне отказала, хороша бы вышла из тебя жена для политика. Я ведь слышал, как ты бормотала и мычала и не могла сообразить, кого как зовут. Кстати, очень многие мужья мерзких жен недурно преуспевают, а очень многие мужья прекраснейших жен отнюдь не преуспели. В конечном счете это неважно, все решают качества самого человека. Очень мало кто из них женится по чисто политическим соображениям.
По-прежнему он умеет поставить ее на место, и это все так же обидно; чтобы Лион не увидел ее лица, она, словно бы шутя, низко, на восточный лад поклонилась ему, потом уселась на ковре.
— Не сиди на полу, Джастина!
Но она не встала, а вызывающе поджала ноги и прислонилась к стене возле камина, поглаживая кошку Наташу. Оказывается, после смерти кардинала Витторио Лион взял к себе его любимицу и, видно, очень к ней привязан, хотя она уже старая и довольно капризная.
— Говорила я тебе, что уезжаю насовсем в Дрохеду? — спросила вдруг Джастина.
Лион как раз открывал портсигар; крупные руки его не дрогнули, не приостановились, он спокойно достал сигарету.
— Ты прекрасно знаешь, что не говорила, — сказал он.
— Значит, теперь говорю.
— Давно ты это решила?
— Пять дней назад. Надеюсь уехать в конце этой недели. Чем скорей, тем лучше.
— Понятно.
— Это все, что ты можешь мне сказать?
— Что ж тут еще говорить? Ну, разумеется, я желаю тебе счастья и удачи, как бы ты ни поступала, — произнес он уж до того невозмутимо, что Джастина поморщилась.
— Ладно, и на том спасибо, — беспечно отозвалась она. — А разве ты не рад, что я больше не буду въедаться тебе в печенки?
— Ты вовсе не въедаешься мне в печенки, — был ответ. Джастина оставила в покое Наташу, взяла кочергу и принялась свирепо ворошить перегоревшие поленья в камине; они с шорохом рухнули кучкой легких раскаленных угольев, мгновенным фейерверком взметнулись искры — и жар, пышущий от камина, разом спал.
— Наверно, в нас живет демон разрушения, всегда хочется переворошить огонь. Это лишь ускоряет конец. Но какой красивый конец, правда, Ливень?
Но Лиона, видно, не занимало, что происходит с огнем, когда его переворошат, он только спросил:
— Так, значит, уже в конце недели? Ты времени даром не теряешь.
— К чему откладывать?
— А как же сцена?
— Меня уже тошнит от сцены. Да мне там после леди Макбет и делать нечего.
— Ох, довольно ребячиться, Джастина! Когда ты несешь такой вздор, я готов тебя поколотить. Сказала бы просто, что театр больше тебя не привлекает и ты соскучилась по дому.
— Хорошо, хорошо, хорошо!!! Считай как тебе угодно, черт подери! Просто я легкомысленна, как всегда. Извини за резкость! — Она вскочила. — Где мои туфли, черт бы их побрал? Куда девалось мое пальто?
Появился Фриц, подал туфли и пальто и отвез ее домой. Лион извинился, что не может сам ее проводить, у него еще много дел, но потом долго сидел с Наташей на коленях у разведенного заново огня и, судя по его лицу, поглощен был чем угодно, только не делами.
— Что ж, — сказала Мэгги матери, — надеюсь, мы поступили правильно.
Фиа, щурясь, посмотрела на нее и кивнула.
— Да, я уверена. С Джастиной беда в том, что она просто не способна сама принять такое решение, поэтому у нас не осталось выбора. Приходится решать за нее.
— Не слишком приятно разыгрывать роль Господа Бога. Я-то, думается, знаю, чего ей на самом деле надо, но даже если б я могла сказать ей это напрямик, она бы все равно увильнула от ответа.
— Гордость в крови у всех Клири, — слабо улыбнулась Фиа. — Вдруг вылезает в тех, от кого ничего такого и не ждешь.
— Брось, тут не одни Клири! Я всегда подозревала, что тут есть кое-что и от Армстронгов. Но Фиа покачала головой.
— Нет. Почему бы я ни сделала то, что сделала, гордость тут была ни при чем. В старости тоже есть смысл, Мэгги.
Она дает нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.
— Если мы сперва не впадем в детство и не перестанем вообще что-либо соображать, — сухо заметила Мэгги. — Тебе это, правда, не грозит. И мне, надеюсь, тоже.
272 
