51 
А год спустя к Дейзи пришел настоящий успех — на взгляд деда, даже слишком настоящий. Она приехала в Сан-Фелис на два дня позже остальных и привезла с собой стихотворение, получившее Ньюдигейтскую премию. Генри и Розалинд о такой премии слышали в первый раз, но автоматически порадовались. Однако для деда, лауреата Ньюдигейта давних пятидесятых, это значило куда больше — пожалуй, даже чересчур много. Отобрав стихотворение у родителей, он принялся ревниво его изучать. В стихотворении подробно передавались размышления молодой женщины по завершении очередного романа. Снова она сдергивает с кровати простыни и несет их в стирку и опять, глядя в «затуманенный монокль» стиральной машины, видит, как «вся наша грязь истаивает в пене, и снова наступает белизна». Любовники, говорится дальше, сменяют друг друга слишком быстро, «как круговерть календарей»: «что было зеленью, сегодня уж буреет», а затем «сухие листья ложатся наземь и становятся землей». «Наша грязь» — ото, собственно, не грехи, а «экстаза желтоватые следы» и затем «молочные палимпсесты»: то и другое не так-то легко отстирать. Для Пероуна это стихотворение, с его религиозным подтекстом и вполне откровенной эротикой, стало неприятным сюрпризом. Так вот чем занималась дочка в первый год в университете! Приятель, любовник — это он бы понял; но бесконечная череда любовников, сменяющихся, «как круговерть календарей»… Может быть, то же чувство повлияло и на Грамматика — его протеже вырвалась на свободу и нашла себе других мужчин. Или, быть может, он в очередной раз поддался мелочной тревоге о своем статусе — ведь, руководя литературным образованием Дейзи, Иоанн никак не ожидал встретить в ней еще одного соперника-поэта. В конце концов, и Фентон, и Моушен тоже получали Ньюдигейта!
Тереза приготовила простой салат «Ницца» с рыбой, купленной на рынке в Памье. Стол накрыли прямо за дверью кухни, на краю большой лужайки. Вечер стоял, как всегда, чудесный: на сухую траву ложились лиловатые тени деревьев и кустов, и сверчки, сменив дневных цикад, уже завели свою песню. Грамматик вышел к ужину последним; и Пероун, глядя, как тесть грузно опускается на свое место рядом с Дейзи, предположил, что старик уже уговорил бутылочку, а то и две. Это предположение подтвердилось, когда Иоанн положил руку на запястье внучки и с нарочитой грубостью, которую подвыпившие люди почему-то принимают за прямоту, объявил, что на этот раз ньюдигейтское жюри дало маху. За что тут вообще награждать? За этот беспомощный бред? — продолжат он таким тоном, словно не сомневался, что Дейзи немедленно с ним согласится.
Еще в школе, в восемнадцать лет, Дейзи — первая ученица, звезда выпускного класса — выработала особую сдержанность в поведении. Она маленького роста, хрупкая, с узким эльфийским лицом; черные волосы коротко острижены, держится очень прямо. И кажется абсолютно невозмутимой. Тем вечером лишь родители и брат могли догадаться о том, как хрупко ее самообладание. Спокойно, неторопливо она высвободила руку и взглянула на деда, ожидая продолжения. Он отхлебнул вина — торопливо и жадно, словно безвкусное теплое пиво — и, поощренный ее молчанием, продолжил. Ритм стихотворения, говорил он, постоянно сбивается, рифмы неточны; да что там, она неспособна даже соблюсти постоянное число строк в строфе! Генри покосился на Розалинд, надеясь, что та вмешается. Если жена промолчит, придется заговорить ему — дело-то, похоже, серьезное. К стыду своему, он даже не знал точно, что такое строфа, — только позже, вечером, посмотрел в словаре. Розалинд выжидала, понимая, что резкое вмешательство приведет к взрыву. Сладить с ее отцом не так-то просто. Напротив них тихо страдала Тереза: похожие сцены она видела и раньше, но ни разу до сих пор Иоанн не втягивал в это детей, и она предчувствовала, что добром это не кончится. Тео сидел, подперев подбородок рукой и уставившись в тарелку.
Приободренный молчанием внучки, Иоанн постепенно входил в раж. Излияния его звучали все более напыщенно и глупо. Как видно, он принимал молодую женщину, сидящую перед ним, за ту шестнадцатилетнюю девочку, с которой вместе читан поэтов-елизаветинцев. Он забыл — если когда-нибудь знал, — как меняет человека даже один с толком проведенный университетский год. С комическим пафосом Иоанн изрекал очевидные банальности: стихотворение слишком длинно, слишком чувствуется желание шокировать читателя, а эта метафора слишком лихо закручена и непонятна. Он умолк и снова потянулся за бокалом; Дейзи все не произносила ни слова.
51 
