очень нудно 
47 
После долгого молчания это существо, оказавшееся Дорианом, заговорило.
А может, зашептало. Или зашелестело.
И с каждым шорохом, с каждым шипением меня обдавало удушливым дыханием, запахом тлена, словно из дирижабля, надутого испарениями гнилого болота и упавшего в смердящую лужу. С рыхлых губ слетел один-единственный протяжный слог: «Да-а-а».
Что «да»?
А потом:
«Та— а-ак».
— Когда же… в какое время… это сюда… — запинаясь, пробормотал я, — …он сюда попал?
— Кто знает? Когда правил Король-Королевич? Когда Бут уложил пистолет в чемоданчик из-под грима?[37] Когда Наполеон окропил желтой струей московские снега? А скорее всего, когда вообще ничего не было. Что вас еще интересует?
Я прочистил горло.
— А он и вправду?…
— Дориан? Дориан, который тайком захаживал на чердак? Проверить свой портрет? И в какой-то миг решил, что портрета ему мало? Нет, холст, масло — одна видимость. Миру требовалось нечто большее: то, что будет утолять жажду ночными ливнями, а голод — утратами и низменными пороками, вбирая их в себя, чтобы раздавить, переварить, исторгнуть из вселенского чрева. Этакий пищевод для греха. Реторта для болезнетворных бактерий. Вот что такое Дориан.
Этот утес, обтянутый кожей-пленкой, вдруг продул невидимые трубы и клапаны, издав при этом некое подобие смеха, который, булькнув, затонул в водянистой гуще.
Из какого-то отверстия вырвались газы, а вслед за тем опять послышалось одно-единственное слово: «Да-а-а».
— Он вам рад! — заулыбался мой провожатый.
— Да уж, вижу. — Я начал выходить из себя. — Но с какой стати? Ведь я здесь не по своей воле. Мне дурно. Я хочу немедленно уйти.
— Это невозможно, — рассмеялся он, — потому что вы — избранный!
— Избранный?
— Мы давно к вам присматривались.
— Проще говоря, следили, шпионили, ходили по пятам? По какому праву?!
— Спокойно, не горячитесь. Далеко не все становятся избранными.
— Кто сказал, что я к этому стремился?
— Если бы вы могли посмотреть на себя нашими глазами, ответ был бы очевиден.
Я оглянулся и заметил, что студенистую гору прорезали слабо блеснувшие озерца: исполин приподнял веки, чтобы разглядеть происходящее. Но почти сразу все отверстия закрылись наглухо — и рваная рана губ, и щели ноздрей, и холодные глаза. Лицо затянулось резиновой пленкой кожи. Теперь о нем напоминали только свистящие вдохи.
«Да-а-а», — послышался шепот.
«Да-а-ан-н-ные», — донеслось бормотание.
— Данные здесь! — Мой спутник достал карманный компьютер и вывел на дисплей мою фамилию, адрес и номер телефона.
Поглядывая то на меня, то на экранные строки, он принялся выдавать такие сведения, от которых мне стало не по себе.
— Холост, — сказал он.
— Был женат, но развелся.
— В настоящее время холост! Как у вас с женщинами?
— Бестактный вопрос.
Он постучал ногтем по дисплею:
— Завсегдатай злачных мест.
— Я бы не сказал.
— Творческое начало отсутствует. Спать ложится поздно. Встает поздно. Трижды в неделю по вечерам напивается.
— Неправда, дважды в неделю!
— Посещает тренажерный зал. Заметьте, ежедневно. Физические нагрузки чрезмерны. Злоупотребляет пребыванием в сауне и длительными сеансами массажа. В последнее время стал увлекаться спортом. Каждый вечер играет в баскетбол, футбол или теннис. Да вы, я вижу, себя не щадите!
— Это мое личное дело!
— И наше тоже! Кто балансирует на краю пропасти, у того может закружиться голова. Опустите все эти факты в щель «однорукого бандита», что засел у вас в голове. Рывок — и увидите, как завертятся перед глазами лимоны и вишенки! Рывок!
Боже праведный. Все так и есть. Бары. Пьянство. Ночные бдения. Тренажеры. Сауны. Массажистки. Баскетбол. Теннис. Футбол. Рывок. Рукоять вниз. Завертелось!..
— Не иначе как джекпот? — Довольный, он изучал мое лицо. — Три вишенки в ряд?
Меня передернуло:
— Косвенные улики. Никакой суд не признает меня виновным.
— Наш суд признал вас избранным. Мы изучаем линию жизни не по руке, а по жаждущим чреслам. Верно я говорю?
Желе затрепыхалось и выпустило обойму газов. «Да-а-а».
Говорят, мужчина, одержимый влечением, может не заметить, что бросается в темный омут: удовлетворив свою похоть, он теряет рассудок. Придавленный чувством вины, начинает презирать себя за животную необузданность, хотя его предостерегали против этой опасности родители, соседи, церковь, весь прошлый опыт. Нахлынувшее вожделение заманивает его в силки греховного соблазна. Он возлагает вину на нечестивую искусительницу и лишает ее жизни. А женщина, наоборот, в приступе гнева и раскаяния скорее сама примет яд. Ева, покончив с собой, упокоится в райских кущах. Тогда и Адам соорудит себе виселицу, скрутив удавку из Змея.
47 
