очень нудно 
169 
Так что пару дней спустя Свин, ясное дело, нервничал, пытаясь одновременно отдать честь, достать удостоверение и увольнительную, не спуская при этом глаз с Нупа и нагруженной радиолампами дембельской сумки.
— Прошу разрешения сойти на берег, сэр, — сказал Свин.
— Разрешаю. Что у тебя в сумке?
— В сумке?
— Да-да, в этой.
— Так, что же у меня там лежит? — Свин задумался.
— Пара трусов, — предположил Нуп, — туалетные принадлежности, журнальчик, грязное белье мамочке в стирку…
— Ах, да, мистер Нуп, я вспомнил…
— …и радиолампы.
— Что-о?
— Открывай сумку.
— Думаю, мне стоит, — сказал Свин, — может, сбегать на минутку в канцелярию почитать Устав, сэр, на всякий случай: вдруг вы приказываете что-то не совсем, как бы это сказать, законное…
Зловеще улыбаясь, Нуп внезапно взвился в воздух и приземлился прямо на дембельскую сумку, которая душераздирающе захрустела и зазвенела.
— Ага! — сказал Нуп.
Через неделю капитан рассмотрел проступок Свина и наложил взыскание. Имя Хиросимы не упоминалось. Обычно за подобные хищения полагался военный трибунал, гауптвахта или позорное списание на берег — в целях укрепления морального духа. Однако «эшафотский» старик-командир, некий С. Озрик Лич, собрал вокруг себя матросов, которых можно назвать закоренелыми нарушителями. В его труппу входили помощник моториста Младенец Фаланж, который периодически повязывал голову платком и разрешал выстроившимся в отсеке маслопупам пощипать себя за щечку; палубный матрос Лазар, писавший дурацкие высказывания на памятнике Конфедерации в центре города, — из увольнения он обычно доставлялся в смирительной рубашке; его друг Теледу, который однажды, увиливая от наряда, спрятался в холодильнике и, решив, что такое житье ему по вкусу, гостил там две недели, питаясь сырыми яйцами и морожеными гамбургерами, пока начальник со товарищи не извлек его оттуда; и старшина-рулевой Грумсман, который дневал и ночевал в лазарете, оккупированный вшами, лишь толстевшими от противопедикулезного суперсредства главного санитара.
Видя этот контингент на каждой разборке, капитан относился к ним с любовью — как к Своим Ребятам. Он развивал бурную деятельность, прибегая ко всяческим неофициальным методам, дабы удержать их во флоте и на борту «Эшафота». Будучи полноправным членом капитанской (так сказать) рати, Свин отделался месяцем без берега. Время тянулось мучительно медленно, и Свин, конечно же, потянулся к завшивевшему Грумсману.
Грумсман выступил сводником в почти фатальном увлечении Свина стюардессами Хэнки и Пэнки, снимавшими вместе с дюжиной себе подобных огромный флэт неподалеку от Вирджинии-Бич. Вечером на следующий день после освобождения Свина, Грумсман привел его туда, предварительно затарившись в государственном винном магазине.
Так вот, Свин занялся Пэнки, а Хэнки была девушкой Грумсмана. Несмотря ни на что, у Свина имелись моральные принципы. Он так и не выяснил настоящих имен девиц, но дела это не меняло. Они были практически взаимозаменяемы: обе — крашенные блондинки, от двадцати одного до двадцати семи, рост между ста пятидесятью пятью и ста шестидесятью семью (вес пропорционально росту), у обеих безукоризненная кожа, обе не носили ни очков, ни контактных линз, читали одни и те же журналы, пользовались одинаковыми зубной пастой, дезодорантом и мылом, менялись гражданской одеждой. Кончилось тем, что однажды Свин оказался в постели с Хэнки. На следующее утро он притворился, будто был смертельно пьян. Грумсман принял извинения достаточно легко, поскольку и сам как-то переспал с Пэнки из-за подобной путаницы.
Все текло в полной идиллии; весной и летом орды отдыхающих устремлялись на пляжи, а береговой патрульный (то и дело) — в "У Хэнки с Пэнки", дабы подавить беспорядки и остаться на чашечку кофе. В результате настойчивого любопытства Грумсмана выплыло, что Пэнки в постели делала «что-то» — нечто разжигающее, как выразился Свин. Что именно, так никто и не выяснил. Свин, обычно не очень скрытный в таких делах, вел себя, словно мистик после видения, то есть был не в состоянии — а может, просто не желал — облекать в словесную форму этот божественный талант Пэнки. В любом случае Свин не упускал возможности провести в Вирджинии-Бич увольнение и даже пару ночных вахт. Однажды, вернувшись перед вахтой на «Эшафот», он забрел в каюткомпанию, где недавно закончилось кино, и обнаружил старшину-рулевого раскачивающимся на бимсе и вопящим, как примат. "Лосьон после бритья, — орал сверху Грумсман, — вот что нужно маленьким бестиям! — На лице Свина появилась гримаса. — Они нажрались и отрубились." Он спрыгнул вниз и рассказал Свину о своих вшах, которые, согласно недавно разработанной им теории, устраивали субботними ночами танцы в лесу его лобковых волос.
169 
