220 
Опять пришла Карла — вся в слезах, на сей раз не фальшивых, — моля, а не дерзя.
— Священник уезжает, — плакала она. — Кто у меня останется? Мы с мужем — чужие. Может, у него есть другая женщина?
Стенсил испытывал искушение рассказать ей. Но его удержала тонкая ирония. Он поймал себя на надежде, что между его бывшей «возлюбленной» и судосборщиком действительно существует внебрачная связь; это послужило бы завершением круга, начатого в Англии восемнадцать лет назад, старта, мысли о котором он гнал от себя все это время.
Герберту исполнилось восемнадцать. И он, вероятно, проклинает все связанное с добрыми старыми островами. Что он подумает об отце…
Отец, м-да.
— Синьора, — скороговоркой, — я вел себя, как эгоист. Все, что в моих силах. Даю вам слово.
— Мы — я и мой ребенок — зачем нам жить?
Зачем жить всем нам? Он вернет ей мужа. С ним или без него июньская Ассамблея станет тем, чем ей суждено стать — кровавой баней или спокойными переговорами; кто может предсказать или устроить все наверняка? Нет больше государей. По сему политика будет все более демократизироваться, переходить в руки дилетантов. Болезнь будет прогрессировать. Стенсила это теперь почти не трогало.
Они с Демивольтом выговорились по этому поводу на следующий вечер.
— От тебя никакой помощи. Я не могу сдерживать ход событий в одиночку.
— Мы потеряли наши контакты. И не только это…
— Что случилось, Сидней?
— Полагаю, здоровье, — солгал Стенсил.
— Господи.
— Я слышал о волнениях среди студентов. Ходят слухи о закрытии университета — закон 15-го года о присуждении степеней, — так что в первую очередь это затронет выпускников.
Демивольт воспринял это, как и рассчитывал Стенсил — попытка больного быть полезным. — Я этим займусь, — пробормотал он. О брожениях в университете знали оба.
Четвертого июня исполняющий обязанности комиссара полиции потребовал разместить в городе взвод сводного мальтийского батальона. Студенты забастовали в тот же день, и, сорвав уличный фестиваль с парадом разукрашенных автомобилей, устроили шествие по Страда Реале, круша все на своем пути и забрасывая яйцами антимиццистов.
— Нам это с рук не сойдет, — объявил Демивольт на следующий день. — Я пошел во Дворец. — Вскоре после его ухода за Стенсилом на «Бенце» заехал Годольфин.
На вилле гостиная была освещена непривычно ярко, хотя там сидели лишь двое. Она и Майстраль. Очевидно, здесь побывали и другие — среди статуй и старинной мебели валялись окурки и чайные ложки.
Заметив смущение Майстраля, Стенсил улыбнулся. — Мы старые друзья, мягко произнес он. Откуда-то — с самого дна — пришел последний всплеск двуличности и virtu. Он заставил себя войти в настоящее, будто понимал, что этот его визит станет последним. Положив руку на плечо докера, он сказал: Пойдемте. Мне надо дать вам инструкции. — Он подмигнул женщине: — Видите, номинально мы по-прежнему соперники. Существуют Правила.
За дверью его улыбка испарилась. — Теперь быстро, Майстраль, не перебивайте. Вы свободны. Мы больше не нуждаемся в ваших услугах. Ваша жена скоро родит, возвращайтесь к ней.
— Этой синьоре… — он кивнул в сторону гостиной, — я еще нужен. А у жены есть ребенок.
— Это приказ! От нас обоих. Могу добавить: если вы не вернетесь к жене, она убьет и себя, и ребенка.
— Это грех.
— На который она решится. — Но Майстраль пребывал в растерянности.
— Хорошо, если я снова увижу вас здесь или вместе с моей женщиной… удар достиг цели: на губах Майстраля заиграла хитрая ухмылка, — я сообщу ваше имя рабочим. Знаете, что они с вами сделают, Майстраль? Разумеется, знаете. Я даже могу нанять Banditti, если вы предпочитаете умереть поживописнее… — Майстраль стоял неподвижно, с застывшими глазами. Стенсил еще пару секунд понаблюдал эффект магического слова «Banditti», а затем просиял своей лучшей — и последней — дипломатической улыбкой: — Вы свободны. Вы, ваша жена и Майстраль-младший. Не лезьте в кровавую баню. Сидите дома. Майстраль пожал плечами, повернулся и ушел. Он не оглядывался. Его медленные шаги стали менее уверенными.
Стенсил прочел короткую молитву: Дай ему с годами терять свою уверенность.
Когда он вернулся в гостиную, Вероника улыбнулась. — Все?
Он рухнул в кресло "Луиза Квинз" между двумя серафимами, причитавшими над темной-зеленым вельветовым газончиком. — Все.
220 
