4 
— Я не люблю вспоминать о своей подпольной жизни — ты ведь знаешь. На мою долю выпало очень уж тяжкое.
Ярош отвернулся, сжал руками перила так, что побелели пальцы, и стал глядеть на луг. Под дубами, на берегу старицы, ходила женщина в купальном костюме. «Валя или Галя?» — подумал он, приглядываясь. И почувствовал прилив нежности к жене, к детям, к семье Шиковича — ко всем добрым людям и к этой чудесной природе, к земле и к небу. Ко всему на свете. Человек он был сентиментальный, и глаза его увлажнились. Чтобы скрыть свою слабость, не оборачиваясь, сказал сурово:
— А упреков таких мне не бросай! Я тех людей не забываю.
Шикович взял его за плечо и заставил повернуться.
— Не забываешь? — спросил мягко и вдруг оттолкнул от себя и опять закричал: — А что ты сделал, чтобы подвиг их стал известен? Рассказал ли о них хоть Виктору, Ирине, Наташе? Новому поколению?
— Не каждый умеет рассказать.
— Ты умеешь. Но тебе мешает твоя хирургия.
— Ну-у, знаешь…
— У тебя гуманная профессия. Ты избавляешь людей от страданий. И тебе кажется, что этого достаточно.
— Да. Пускай это звучит банально, по-газетному… Но, в конце концов, наши добрые дела — лучший памятник…
— За добрыми делами иной раз скрывается эгоизм, себялюбие. Я хотел поскорее окончить повесть и отмахивался от газетной работы, хотя мой фельетон мог помочь людям… А подумай, как было бы обидно и несправедливо, если б, например, история обороны Брестской крепости так и осталась погребенной под ее развалинами…
Шикович как-то чудно, боком, откатился к двери, стал в узком проеме, упершись локтями в косяки. Он жаждал поспорить. И не для того, чтоб доказать что-то своему собеседнику, а, скорее, чтоб разжечь себя самого. Ярош сказал после паузы:
— Я первый написал, что во многом не согласен с вашей книгой.
— А потом — в кусты? — саркастически сощурил маленькие глазки Шикович.
Ярош вздохнул полной грудью и подошел к нему.
— Не будь, Кирилл, как говорит моя Наташка, «умным назад». Я вот что тебе скажу. — Он взялся рукой за открытую дверь. — Если этот запал у тебя не на один день, если ты серьезно хочешь заняться нашим подпольем. — вот тебе моя рука. — Шикович пожал протянутую руку. — А если ты позвал Гукана, чтобы потрепать старому человеку нервы, я в такой игре не участник. Несмотря на его книгу, я уважаю Гукана. Человек воевал хорошо и поработал — дай бог каждому. Иди пиши свою статью. — Ярош шутливо толкнул друга в комнату,
2
Гукан к обеду не приехал.
Кирилл, шумный с утра, веселый и добрый, после того как кончил статью, начал хмуриться и злиться. Нарочно сообщил жене, что к обеду должен быть председатель исполкома. Валентина Андреевна всегда тонко улавливала настроение мужа и потому ни словом не упрекнула его.
— Пожалуйста. Обед у нас с Галей сегодня воскресный. Подождем.
Кирилл посмотрел на часы. Ему хотелось есть, может быть, потому он и злился. Пошел к Ярошу, который лежал у ручья под дубом и читал английский журнал.
— Вот свинья.
— Кто? — Ярошу почему-то стало смешно, и он прикрыл рукой улыбку.
— Когда я был ему нужен, он находил меня, где бы я ни был. Я специально просил в газете командировки в самые далекие углы. Гукан отзывал назад и еще попрекал, что у меня нет партийной совести. «Это книжка не моя. Это партийное поручение. И мне и тебе». Вот как!
— Юпитер, ты сердишься… Наберись терпения и как добрый хозяин прости. Мало ли что могло задержать человека,
— Есть хочу.
— Тебе полезно поголодать.
Кирилл лег на спину, подложил руки под голову. Долго вглядывался в листву дуба. В её гуще носились, сбивая сухие веточки, какие-то пичуги, но он никак не мог разглядеть их и с грустью подумал, что слабеет зрение. Незаметно подходит старость. Хотелось пофилософствовать на эту тему. Но Ярош углубился в чтение. Кирилл посмотрел на товарища и не решился мешать. В нем жило уважение к людям, читающим на иностранных языках. Уважение и зависть. Он жалел, что был лентяем и не изучил ни одного языка. Правда, тут же находил оправдание: его поколению было не до того. А Ярош разве не его поколение?
Ярош как-то сказал, что не поздно восполнить этот пробел и сейчас. Не поздно? Черта с два! Некогда почитать на родном языке, не только что изучать чужой,
А небо… небо какое сегодня! Ясное, оно ни минуты не остается одним и тем же, в нем тысячи оттенков. И оттенки эти меняются на глазах. И тучки-овчинки все разные — по форме, по контурам. Та, что плывет над лесничеством, похожа на… На что? На прическу Эллы, машинистки редакции, Кирилл грустно улыбнулся: не больно богатое сравнение. Всегда мучается, пока подберет меткое, свежее. Он винит в этом газету, она засушила. Даже небом долго любоваться он не может — устает. Натура его жаждет деятельности..
4 
