Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
82 
- Дорогая, сядем рядом,
- Поглядим в глаза друг другу.
Секретарь парткома вызвал Тараса.
— Ну и экземплярчик ты выкопал. Мне говорили — я не верил. Развалит он тебе всю бригаду.
— Если он может развалить бригаду, то грош нам цена. Чего мы стоим?
— Ты не чужд самокритики. Но имей в виду, Шикович твой не так прост, как тебе кажется. У него довольно определенные взгляды. Не к Ходасу он обращался, а ко всем, кто был в столовой. Хотел помитинговать заранее… Хо-дас зацепка…
Тараса удивил такой неожиданный поворот. Бояться Славика? Смешно.
— Ты слышал, что он кричал? «Демагоги» Кто демагоги? Те, кто не прочитал? Многие не успели прочитать.
— Но Ходас не имел морального права соглашаться выступить! — возразил Тарас. — Это Шикович правду сказал. Другое дело, как он сказал. Враждуют они — вот что худо.
— Ну, гляди. На твою ответственность. Если что, партком с тебя спросит.
Митинг поразил Славика прежде всего многолюдством. Обычно после смены рабочие спешат поскорее домой. Особенно женщины. Их трудно задержать и на пять минут. Но сегодня те же самые женщины, наоборот, протискивались поближе к трибуне, используя свое женское право быть впереди. Люди сосредоточенны, серьезны, внимательны — и старики и молодежь. И что удивительно — не было скучных выступлений. Все говорили с таким жаром, что Славик начал верить в искренность этих людей. Только к выступлению Тараса он отнесся недоверчиво. Бригадир говорил о моральном кодексе строителя коммунизма. Славику показалось, что это специально для него. А он терпеть не мог, когда ему начинали читать нотации с целью перевоспитания. Тогда ему хотелось делать все наоборот. Вместе с тем он испытывал удовлетворение, что не дал Ходасу покрасоваться перед народом. Появилось желание поглядеть на физиономию своего врага. Славик стал пробираться вперед. На него зашикали, чтоб не мешал слушать. И он не отважился больше волновать это притихшее людское море — застыл на месте. Может быть, впервые он ощутил себя частицей этой могучей силы.
Когда выходил с завода через широкие открытые ворота в огромном потоке рабочих людей, ему вдруг почему-то захотелось, чтобы его сейчас видел отец.
16
Шофер и председатель, видно, все-таки где-то раздавили пол-литра. Шофер гнал по лесной дороге как ошалелый, того и гляди, разобьет машину. А дороги такой километров двадцать. В нетронутом сосновом бору толстые корни, целые узлы с добрый валун; в дубовых рощах старые гати, на которых почти не осталось настила, одни ямы, налитые вчерашним дождем. Шофер ни на что не обращал внимания. А рядом с ним в кабине безмятежно спал председатель. Шикович сквозь стекло в задней стенке видел, как из стороны в сторону мотается плешивая голова. Его и двух девчат-колхозниц швыряло в кузове, как арбузы, — от борта до борта. Девчата хохотали, хватались друг за дружку, потом, осмелев, стали хвататься и за него. Кириллу нравилась эта непосредственность и то, что его не считают еще стариком, если подзадоривают на шутку. Как-то особенно волновало прикосновение молодых, сильных рук, пахнущих землей и зерном. От мешков, на которых они сидели, шел теплый дух злаков. Но скоро Шикович почувствовал, что от такой «веселой» езды начинают болеть все внутренности. Не те года, чтоб так трястись.
Наконец выехали из лесу на осушенное болото. Дорога через торфяники — что ковер, ровная и мягкая. И — странно! — показалось ли так на равнине, где не на чем задержаться взгляду, или на самом деле шофер повел машину осторожнее и тише. Умолкли девчата, как бы застыдившись своей недавней игривости. Даже председатель проснулся: с его стороны из кабины потянуло папиросным дымком.
Кирилл прилег на мешки и углубился в размышления.
«Надо будет выяснить, сколько служит машина при таких дорогах и такой езде. Стоило бы вставить где-нибудь про тип председателя, как постепенно меняется их внешний вид. Таких, как этот Грак, я давно не встречал. Будто из сорок пятого года вынырнул».
Немолодой, лет под пятьдесят, председатель всем своим обликом напоминал колхозных руководителей того далекого времени: небритый, в замасленной, давно, видно, не стиранной гимнастерке из черного грубоватого сукна, в старомодных диагоналевых галифе, в порыжевших сапогах и, главное, с кирзовой сумкой, туго набитой неведомо чем. Эта протертая на углах сумка прямо-таки заворожила Шиковича. «Неужто с военных времен?» — так и подмывало спросить.
82 
