очень нудно 
42 
— Сегодня все это умножится десятикратно или стократно, — сказал он с плотоядной улыбкой. Я обозвала его дураком.
— Белла! — воскликнул он. — Вчера весь вечер меня умоляли прекратить, пока мне еще везет. Я играл до самого конца и выиграл, потому что на моей стороне было вовсе не везенье, а РАЗУМ. Уж ты-то хотя бы должна в меня верить, ведь перед Богом ты моя законная пара!
— Я могу уйти от тебя, когда пожелаю, и Бог ничего не будет иметь против, — сказала я, — а в этот игорный дом я больше ни ногой. Могу поспорить, что ты потеряешь все, если опять пойдешь играть, — все до последнего гроша.
— На что будем спорить? — спросил он со странным видом. Я улыбнулась — мне в голову пришла замечательная мысль. Я сказала:
—Дай мне из этих денег пятьсот монет. Если ты вернешься богаче, чем сейчас, я тебе их отдам и выйду за тебя замуж:. Если все проиграешь, они нам пригодятся, чтобы уехать.
Он поцеловал меня со слезами на глазах и сказал, что сегодня счастливейший день в его жизни, потому что он получит все, о чем мечтал. Я расплакалась из жалости к нему — что я могла для него сделать? Потом он отсчитал мне пять сотен, мы позавтракали, и он ушел. Я распорядилась, чтобы обед мне принесли в номер, поднялась к себе и легла спать.
Как приятно, Бог, проснуться в одиночестве, принять ванну и одеться в одиночестве, поесть в одиночестве. Свечка, когда мы поженимся, нам надо будет часть времени проводить врозь, чтобы не приедаться друг другу. После обеда я вышла пройтись в сквер, что посреди площади, в надежде увидеть моего нового друга — и действительно увидела его вдалеке. Я помахала ему зонтиком. С разных сторон мы подошли к свободной скамейке и сели на нее. Он осторожно осведомился:
— Взяли?
Я улыбнулась, кивнула и спросила:
— Ну как у него дела?
— Он начал спозаранку и спустил все за час. Мы все были потрясены его необычайным хладнокровием. С тех пор, по слухам, он дважды побывал в банке и четыре раза на телеграфе. Великобритания располагает самым крупным и оживленным на свете денежным рынком. Через час-другой он, видимо, придет опять и проиграет еще столько же, если не больше.
— Поговорим о более радостном, — сказала я. — Вы что-нибудь такое знаете?
— Ну например, — сказал он с горькой усмешкой, — мы могли бы поговорить о светлом будущем человечества через сто лет, когда наука, торговля и демократическое братство победят болезни, войну и нищету, когда все будут жить в гигиенических домах-башнях с бесплатной лечебницей и хорошим дантистом-немцем в подвальном этаже. Но мне в таком будущем места не найдется. Если бы Бог пожелал внять моим мольбам (а может быть, он им внял уже), он сделал бы меня опозоренным учителем — безработным лакеем — любящим сыном России, который предпочитает беседу с решительной шотландкой в немецком общественном сквере борьбе за обновление родины. Не ахти как много, но с меня довольно, и это лучше, чем быть, скажем, клопом. Хотя, конечно, и у клопов есть свой неповторимый взгляд на мир *.
Так что мы поговорили о том, чего человек больше всего желает, о свободе, о душе, о русской литературе, о его нелюбви к полякам, которые хотят, чтобы с ними обходились как с господами, хотя они еще беднее, чем он, о его нелюбви к французам, у которых есть форма без содержания и которые поддерживают поляков, о его любви к англичанам, возникшей олагооаря мистеру Астли, о том, как он был ип outchitel-учитель у детей богатого генерала, — и о печальных событиях, сделавших его игроком. Я была так тронута его искренностью, что немного рассказала ему о своих тяготах с Парнем. Поразмыслив, он посоветовал мне отправиться с ним в круиз по Средиземному морю, где он сможет набраться сил для возвращения домой. Только не надо садиться на пассажирское судно — лучше всего грузовое с каютами для пассажиров.
— На таком пароходе негде ввязаться в азартную игру, и окружение к этому не располагает, — объяснил он. — Если он так сильно нуждается в отдыхе, как вы говорите, ему лучше подойдет русское судно, чем английское или… шотландское, — там меньше будет кривотолков и назойливого любопытства.
В благодарность за совет я поцеловала его на прощанье. Кажется, поцелуй его приободрил.
Об остальном — коротко. Парень возвращается в отель без гроша, шекспировские страсти, быть или не быть и все такое прочее. Я говорю, что пять сотен, которые он мне проспорил, позволят нам назавтра продолжить путешествие и что я их ему возвращаю. На другой день он платит за отель, мы идем на вокзал, он покупает билеты в Швейцарию. До отхода поезда остается полчаса, он усаживает меня с багажом в зале ожидания для дам и говорит, что пойдет выкурить сигару. И конечно же, бегом в игорный дом сделать последнюю ставку и отыграться, там спускает все деньги и кидается ко мне, завывая, как Гамлет над гробом Офелии. Я вижу, что единственный способ его утихомирить — немножко ему подыграть, поддать жару, как говорят в театре. Я делаю из лица скорбную маску и глухим безжизненным голосом простанываю:
42 
