222 
— Плюс двенадцать[49], папа, — уточнил Данкен.
— Это не принципиально, — заявил Гарп. — Главное, что очень холодно.
Затем, судя по всему, через заднюю дверь гаража, вернулась Эллен и, видимо, что-то написала Гарпу, поскольку Хелен услышала, как Гарп пообещал ей помочь: скорее всего, у Эллен не заводилась машина.
После этого в огромном доме на время все стихло; лишь откуда-то снаружи до Хелен доносился скрип снега под ногами и медленный стук прогревающегося мотора. „Счастливо!“ — услышала она голос Гарпа; он напутствовал сына, который уже шел по асфальтовой дороге в школу. „Пока!“ — отозвался Данкен.
Машина наконец завелась, и Эллен Джеймс покатила в университет. „Езжай осторожнее!“ — крикнул ей вслед Гарп.
Кофе Хелен пила одна. В другие дни она слышала лепет малышки Дженни, напоминавший бессловесные звуки джеймсианок или самой Эллен, когда та была чем-то расстроена. Но сегодня Дженни молча играла с погремушками. Тишину нарушал только стук пишущей машинки Гарпа.
Он работал три часа. Машинка то выдавала пулеметную очередь на три-четыре страницы, то надолго замолкала, так что Хелен казалось, будто Гарп переставал дышать. А когда она, позабыв обо всем, уходила с головой в книгу, машинка вдруг снова начинала трещать.
В полдвенадцатого Гарп поговорил по телефону с Робертой Малдун. Предложил ей сыграть в теннис перед тренировкой, конечно, если Роберта может отлучиться от своих „девочек“, как он называл подопечных Фонда Дженни Филдз.
Роберта, увы, играть не могла. Судя по голосу, Гарп был разочарован.
Как будет бедняжка Роберта впоследствии казнить себя за то, что отказалась играть; если бы они пошли на корт, вновь и вновь твердила она, может, она бы почуяла опасность; может, была бы с ним рядом, начеку и распознала бы звериный облик реального мира, хищные отпечатки лап, которые Гарп никогда не замечал или попросту игнорировал. Но Роберта Малдун в тот день не могла играть в теннис.
После этого Гарп стучал еще полчаса. Хелен знала, что он пишет письмо; она умела определять по звуку машинки, чем он занят. Гарп писал Джону Вулфу насчет „Иллюзий моего отца“; он был доволен тем, как книга подвигалась. Жаловался, что Роберта слишком серьезно относится к работе и теряет спортивную форму; глупо отдавать столько сил и времени административным хлопотам, даже если приносишь их на алтарь Фонда Дженни Филдз. Его не огорчает, писал он, что „Пансион Грильпарцер“ плохо расходится; главное, что получилась „прекрасная книга“, ему нравится смотреть на нее и дарить людям; и вообще ее второе рождение стало его собственным вторым рождением. Он надеялся, что предстоящий борцовский сезон будет более успешным, хотя его главный тяжеловес выбыл из строя — перенес операцию на колене, а один из его питомцев, чемпион Новой Англии, окончил в этом году школу. Еще он писал, что жить с человеком, который читает столько, сколько Хелен, и хорошо и плохо. Иногда он раздражался, видя ее весь день с книгой. Но это и подзадоривало его — он хотел написать такую книгу, чтобы она обо всех других забыла.
Около полудня Гарп пришел поцеловать Хелен; поласкал ее грудь, поцеловал маленькую Дженни и все никак не мог от нее оторваться; затем надел на нее зимний комбинезон, который тоже носил когда-то Уолт, а до Уолта еще и Данкен. Тут из университета вернулась Эллен, и Гарп повез Дженни в детский сад. Потом он заскочил в закусочную Бастера, выпил традиционную чашку чая с медом, съел один мандарин и один банан — обычная еда перед бегом или борьбой, как он тут же объяснил новому преподавателю английской кафедры, молодому человеку, только что окончившему аспирантуру и восхищавшемуся творчеством Гарпа. Его звали Дональд Уитком. Он немного заикался, когда нервничал, что напоминало Гарпу мистера Тинча и Элис Флетчер, о которой он все еще иногда думал с учащенным сердцебиением.
Именно в этот день Гарп был готов говорить о писательстве с кем угодно и нашел в молодом Уиткоме благодарного слушателя. Он рассказал Дону Уиткому, что чувствовал, начиная писать новый роман. „Это все равно что пытаться воскресить усопших. Нет-нет, не то — скорее, подарить людям бессмертие. Даже тем, кто в конце книги умрет. Для них это важнее всего. Писатель — это врач, который берется только за безнадежные случаи“. Последние слова очень понравились и самому Гарпу. А молодого Уиткома привели в такой восторг, что он записал их и вставил потом в биографию Гарпа.
222 
