очень нудно 
67 
— Она рассказала вам это уже после войны?
— Нет, почему же! Я служил тогда в политотделе авиадивизии. Полк, в котором была она, входил в эту дивизию, и поэтому естественно…
— Но почему же она не написала мне, когда вернулась?
— Вы же погибли, Завьялов, — тихо отвечает Осокин.
— Погиб? Я погиб?! Ложь, чепуха! Я оказался на территории, занятой врагом, но это длилось всего лишь месяц, а затем я снова вернулся в свою часть!..
— Но за этот месяц появилась статья в газете, красноречиво описывающая вашу гибель, — возразил Осокин.
— Какая статья, где?
— Я же говорю, в газете. Кажется, в нашей, фронтовой.
— И Оля прочла её?
— Да, конечно.
На какое-то мгновение их взгляды снова встречаются.
— Где она сейчас? — спрашивает Завьялов. — Здесь? В Ленинграде?
— Нет. Вы же сами говорите, что институт перевели из Ленинграда. Я не знаю куда.
«Неправда, неправда! — мысленно повторяет Завьялов. — Он знает. Знает, но не желает сказать. Я не хочу думать, почему он не желает сказать, не хочу, не могу, не буду! Но он знает! Как заставить его? Как вырвать ответ?»
— Неужели, — настойчиво спрашивает Завьялов, — она ни разу не писала, ни разу не приезжала в Ленинград, не заходила к вам?
— Нет. Ни разу, — отвечает Осокин. В его тоне и горечь и грусть.
— Не верю! — прорывается у Завьялова.
Осокин хмурится, стучит пальцами по столу. Потом резким, на этот раз уже генеральским тоном говорит:
— Не понимаю причины вашего недоверия. Я уже сообщил вам, что знал Ольгу Миронову во время войны. В дальнейшем мы не встречались. В тысяча девятьсот сорок девятом году она разыскала меня в Ленинграде и попросила помочь ей устроиться в институт, вы знаете в какой. Сказала, что окончила химический техникум и хочет работать именно в этом институте. Я тогда был ещё в кадрах и помог ей. Это всё.
Слова «это всё» звучат как «можете быть свободным». Завьялов поднимается, будто по команде, — сработал рефлекс. Но уже в следующее мгновение он сбрасывает власть привычки.
— Я и сейчас не верю вам, товарищ генерал. Вы можете накричать на меня, выгнать из квартиры. Но знайте: я вам не верю. Вы не хотите сказать мне правды о своих отношениях с Ольгой, не хотите сказать, где она сейчас. Но я люблю её, и вы это знаете. Она для меня всё. Я разыщу её, где бы она ни находилась. Ей не было восемнадцати, когда мы встретились. Она была первой, кого я полюбил в жизни, и я был для нее первым… И я не умер, генерал Осокин, я жив. Сейчас я стою перед вами и говорю, что не уйду отсюда, понимаете? Не уйду, пока не получу её адрес. Не знаю, что было между вами тогда. Не хочу ни думать, ни гадать. Но сейчас вы старик. У вас, наверно, есть семья. А у меня никого нет. Только она. Никого, кроме неё. Я тоже бывший офицер. Неужели у вас нет сердца? Дайте мне её адрес, и я уйду.
Весь напряжённый, Завьялов ждёт последнего слова Осокина. Он убеждён, что этот человек знает об Оле всё. Знает, но скрывает. Завьялов приготовился к худшему.
Но Осокин молчит. Его губы плотно сжаты. Сейчас они разомкнутся. Сейчас будет вынесен приговор.
—‑ Так вот, слушай, — говорит Осокин, — её адреса у меня нет. Я сказал тебе правду. Но… ты говоришь, что не видел её много лет. Хочешь, я расскажу тебе о ней? О той Оле, которую я знал. Которая пришла ко мне в политотдел с жалобой на врачей, запретивших ей летать. Представляешь себе: зловредные врачи запретили двадцатилетней девушке, пролежавшей полгода в госпитале после тяжёлых ожогов и контузии, летать на боевом самолёте. Я всё знаю, Завьялов. Знаю, что вы впервые встретились на волжском берегу, а потом один раз на аэродроме. Она мне рассказала об этом… потом. Ту заметку, где была описана твоя гибель, она всегда носила с собой. Она тебя любила, Завьялов…
— А вас? — в упор спросил Завьялов.
Внезапно дверь открылась, и на пороге появилась маленькая худенькая женщина.
Увидев её, Осокин вскочил так поспешно, что Завьялову показалось, будто он чего-то испугался.
— Прости, Ваня, я не знала, что ты не один, — сказала женщина. Свет настольной лампы не достигал её лица, но по тембру голоса Завьялов понял, что эта женщина немолода.
— Я занят, Вера, извини, — быстро и точно в замешательстве ответил Осокин.
— Я не знала. Хотела только спросить, начинать ли снимать шторы с окон. Я подожду. Извините, — сказала она, обращаясь к ним обоим, и прикрыла дверь.
67 
