72 
Брюс выуживает из гамбургера мясо, съедает, а к хлебу не притрагивается, потому что, говорит, «мне это вредно». Брюс никогда не завтракает, даже в те дни, когда замучен, теперь он голоден и шумно, благодарно жует. Я ковыряю луковое кольцо, хмыкаю про себя, сегодня он про нас говорить не будет. В уме проносится, замирает, плавится мысль: нет никакого развода с Грейс.
— Пойдем, — говорю я. — Еще зверей посмотрим.
— Расслабься, — отвечает он.
Мы идет мимо бессмысленно гордых лам, мимо тигра, которого не видно, вроде как побитого слона. Вот табличка на клетке какого-то «бонго»: «Их редко видят, поскольку они крайне застенчивы, а отметины на боках и спине позволяют им сливаться с тенями». Бабуины вышагивают, прямо натуральные мачо, бесстыдно чешутся. Самки умилительно перебирают самцам мех, чистят их.
— Что мы тут делаем? — спрашиваю я. — Брюс?
В какой-то момент Брюс говорит:
— Ну что, дальше некуда?
Я кого-то разглядываю — по-моему, страусов.
— Не знаю, — говорю я. — Да.
— Нет, еще нет, — отзывается он и идет дальше.
Я иду следом. Он останавливается, смотрит на зебру.
— «Зебра — поистине величественное животное», — читает он табличку возле карты ареала обитания.
— На вид весьма… мелроузская, — говорю я.
— Похоже, эпитет тебя бежит, детка, — отвечает он.
Внезапно возле меня появляется ребенок, машет зебре.
— Брюс, — говорю я. — Ты ей сказал?
Мы идем к скамейке. Небо затянуло, но по-прежнему жарко, ветрено, а Брюс курит очередную сигарету и молчит.
— Поговори со мной. — Я хватаю его за руки, сжимаю, но они лежат у него на коленях — немощные, безжизненные.
— Почему у одних зверей большие клетки, а у других нет? — удивляется он.
— Брюс. Прошу тебя. — Я начинаю плакать. Скамейка вдруг превращается в центр вселенной.
— Звери напоминают мне о вещах, которых не объяснишь, — говорит он.
— Брюс, — всхлипываю я.
Я быстро подношу ладонь к его лицу, касаюсь щеки, прижимаю.
Он берет мою руку, отодвигает от себя, кладет между нами на скамейке и торопливо произносит:
— Слушай. Меня зовут Йокнор, я с планеты Араханоид, это в галактике, которую Земля еще не открыла и, наверное, не откроет. Я жил на твоей планете четыреста тысяч лет по местному времени, меня послали сюда собрать психологические данные, чтобы однажды мы могли завоевать вас и уничтожить все существующие галактики, включая вашу. Кошмарный будет месяц, потому что мы станем уничтожать Землю постепенно, грядет страдание и боль такого масштаба, что ваше сознание никогда их не постигнет. Но ты сама так не погибнешь, потому что все произойдет в двадцать четвертом столетии, а ты умрешь гораздо раньше. Я понимаю, тебе трудно в это поверить, но я в кои-то веки говорю правду. Больше мы это обсуждать не будем.
Он целует мне руку, снова смотрит на зебру и на ребенка в футболке с надписью «КАЛИФОРНИЯ» — тот все стоит и машет.
На обратном пути мы находим гиббонов. Будто они появились из ниоткуда, исключительно для Брюса. Я раньше гиббонов не видела и не очень-то жажду увидеть сейчас, так что зрелище не слишком поучительное. Сижу на скамейке, жду Брюса, солнце жжет сквозь дымку, рвет ее, выкручивает, и до меня доходит, что, может, Брюс и не уйдет от Грейс, а еще — что я могу в кого-нибудь влюбиться и даже уйти из колледжа, поехать в Англию или хоть на Восточное побережье. Куча вещей способна отдалить меня от Брюса. И если вдуматься, велик шанс, что какая-нибудь сработает. Но ничего не поделаешь, думаю я, когда мы уходим из зоопарка, возвращаемся к моему красному «БМВ» и Брюс заводит мотор, — в этого человека я верю.
72 
