4 
И лишь тогда, уже задним числом, Динна поняла, что она сделала: она вышла замуж не только за человека, но и за страну. За определенный образ жизни. Отныне ей придется быть безупречной во всем, понимающей... и бессловесной. Она поняла, что должна быть милой и обаятельной с друзьями мужа, но, когда он будет уезжать, ее ждет одиночество. А еще ей пришлось отказаться от мысли сделать себе имя в искусстве. Марк этого не одобрял. В период ухаживания ее занятия живописью его забавляли, но живопись как работа для жены его не устраивала. Динна стала мадам Дюра, и для Марка это значило очень много.
С годами Динне пришлось отказаться не только от этой мечты, но и от многих других, зато у нее был Марк. Мужчина, который спас ее от одиночества и нищеты. Мужчина, который завоевал ее признательность и ее сердце. Мужчина с безукоризненными манерами и безупречным вкусом. Мужчина, который дал ей чувство защищенности и одел в соболя... Мужчина, который постоянно носил маску.
Динна знала, что Марк ее любит, но он очень редко выражал свои чувства открыто – так, как это бывало раньше.
– Открытое выражение привязанности – это для детей, – объяснял Марк.
И это тоже пришло. Своего первого ребенка они зачали меньше, чем через год после свадьбы. Как Марк хотел того ребенка! Тем самым он лишний раз показал Динне, как сильно он ее любит. Мальчик. Это должен был быть мальчик. Потому что так сказал Марк. Он был совершенно уверен в этом, и Динна тоже поверила. Его сын. Она хотела, чтобы так и было, ведь этим она могла завоевать уважение Марка, а может быть, даже и страсть на всю жизнь. Сын. И их сын родился – крошечный мальчик с пороком сердца. Священника вызвали к нему в первые же минуты после родов, он крестил младенца и нарек его Филиппом-Эдуардом. Через четыре часа малыш умер.
На лето Марк увез Динну во Францию и предоставил заботам своей матери и теток. Сам он провел лето, работая в Лондоне, но на выходные возвращался, крепко обнимал жену и осушал ее слезы. Наконец она снова забеременела. Второй ребенок – второй мальчик – тоже умер. Иметь ребенка от Марка стало для Динны навязчивой идеей, она мечтала только об одном – об их сыне. В то время она даже перестала рисовать. Когда Динна забеременела в третий раз, врач прописал ей постельный режим. Марк в тот год вел дела в Милане и Марокко, но он регулярно звонил, присылал цветы, а когда бывал дома, сидел у ее постели. Он снова пообещал, что она родит сына. Но на этот раз Марк ошибся, долгожданный наследник оказался девочкой, но зато здоровой. Это было прелестное создание с облаком белокурых волос и голубыми, как у отца, глазами. Для Динны это было дитя ее мечты. Даже Марк смирился и очень скоро полюбил крошечную белокурую девочку. Они назвали ее Пилар. Вскоре после рождения девочку повезли во Францию, чтобы показать бабушке. Мадам Дюра очень сожалела о неспособности Динны произвести на свет мальчика, но Марка это не расстраивало. Малышка была его ребенком, его плотью и кровью. Он уже решил, что она будет говорить только по-французски и каждое лето станет проводить на мысе Антиб. В Динне порой просыпался страх, но в конце концов ее полностью захлестнуло счастье материнства.
Марк проводил с Пилар каждую свободную минуту, он с гордостью показывал ее своим друзьям. Маленькой она часто улыбалась и смеялась. Свои первые слова Пилар сказала на французском. К десяти годам она считала своим родным домом скорее Париж, чем Штаты. Книги, которые она читала, одежда, которую она носила, игры, в которые играла, – все это было заботливо привезено Марком из Франции. Пилар четко знала, кто она такая – она Дюра – и где ее место – во Франции. В двенадцать ее отправили учиться в Гренобль, в закрытый пансион. К тому времени непоправимый ущерб уже был нанесен: Динна потеряла дочь. Для Пилар Динна стала иностранкой, объектом гнева и недовольства. Именно ее Пилар винила в том, что они не живут во Франции, это она виновата, что Пилар разлучена со своими друзьями, это из-за нее папа не может жить в Париже с Grandmare[2], которая по нему очень скучает. И в конце концов они победили. Снова.
Динна тихо спустилась по лестнице, шаги ее босых ступней почти полностью заглушала персидская ковровая дорожка, которую Марк привез из самого Ирана. Динна по привычке заглянула в гостиную: полный порядок. Как всегда, все вещи на своих местах. На зеленой шелковой обивке кушетки – ни единой морщинки, стулья в стиле Людовика XV стоят ровно, словно часовые на своих постах. Обюссонский ковер цвета морской волны с орнаментом приглушенно малинового цвета выглядит, как всегда, изысканно. Серебро, как ему и положено, сияет, пепельницы безукоризненно чисты, портреты предков Марка висят строго под нужными углами, занавески на окнах обрамляют идеальный вид на залив и мост «Золотые Ворота». В этот час на воде не было видно яхт и в кои-то веки не было тумана. Стояло прекрасное июньское утро. Динна немного постояла, глядя на воду, у нее возникло искушение просто сесть и полюбоваться видом. Но примять обивку на кушетке, потревожить ворс ковра, даже дышать в этой комнате казалось святотатством. Проще было пройти мимо и уйти подальше, в свой собственный мирок, в студию в глубине дома, в то место, где она рисовала и где нашла свое убежище.
4 
