— Может быть, — сказал Джексон.
— Дорогой, вы ведь останетесь со мной? Вы слышали, как я разговаривал с Бенетом, когда он позвонил и спросил, не известно ли мне что-нибудь о вас? Я чуть не поперхнулся! Ладно, не буду к вам приставать, по крайней мере сейчас. Просто я так рад, что вы со мной. Я ведь подумываю о самоубийстве. Впрочем, это скучная тема. Вы уже знаете, что Милдред укатила в Индию. Я этого не мог перенести, но, возможно, кто-то из ее богов привел вас ко мне вместо нее. Конечно, вы пока не оправились от шока, хотел бы я знать, что Бенет… Ладно, не буду проявлять любопытства, что бы там ни случилось, он — круглый дурак. Не исключено, что я пойду и отхлещу его кнутом, нет, не буду, наверняка вы мне этого не позволите, вы так великодушны… Черт побери, кто это? Дорогой, пойдите посмотрите: неужели это Бенет? Так скоро? Нет, лучше я сам пойду — это может быть кто угодно.
Звонок у входной двери продолжал звонить. Оуэн открыл. На пороге стояла Милдред.
— Боже праведный! Ты снова вернулась, вот сука! Я думал, ты ушла насовсем! Или ты явилась сказать последнее чертово «прости»? Что тебе нужно? Если ты собираешься уезжать, то для меня лучше, чтобы ты уехала прямо сейчас. А если намерена снова проливать прощальные слезы, проклятие… просто если… а, ладно, входи. Иди в гостиную, хорошо? Я кое-что делаю на кухне. Только не начинай сразу плакать. Ну почему все меня донимают? Иди, иди и, пожалуйста, не высовывай носа из гостиной, пока я не закончу свои дела, а то я рассержусь.
Оуэн подтолкнул Милдред вверх по лестнице и закрыл за ней дверь гостиной. Потом побежал в кухню и закрыл дверь там. Джексон удивленно приподнял брови.
— Послушайте, ни звука, это Милдред, будь она проклята, я не хочу, чтобы она вас увидела, просто сидите тихо, хорошо? Я постараюсь избавиться от нее как можно скорее, обещаю, оставайтесь здесь, дорогой мальчик, закройте эту чертову дверь и ни в коем случае не открывайте ее, — попросил художник.
Джексон кивнул.
Оуэн поспешил обратно в гостиную.
— Итак, ты снова вернулась. Или нет? Здесь тебе оставаться нельзя, понимаешь? Ну ладно, полагаю, ты явилась, чтобы рассказать свою историю. Момент на редкость неподходящий, но, черт с тобой, садись, я тоже сяду.
История Милдред вкратце была такова. Она выставила свою квартиру на продажу, но еще не решила, где именно ей поселиться в Индии, и отправилась в Британский музей посоветоваться со своими богами, однако не получила от них вразумительного ответа. Сама она склонялась к Калькутте, местопребыванию матери Терезы, идеальному приюту абсолютной нищеты и страданий, где, как бы скромен ни был человек, он может принести и свой скудный дар. В период этой болезненной неопределенности, наложив на себя своеобразную епитимью, она поехала в Ист-Энд, чтобы заранее подготовиться к ужасным сценам, которые ей предстояло узреть в Индии. И там, войдя в первую попавшуюся церковь, познакомилась с англиканским священником. Милдред была до глубины души тронута его смиренной, бескорыстной, святой жизнью, тем, как умеет он указать свет сломленным людям, ищущим у него утешения.
Разумеется, Милдред доводилось видеть немало таких людей, как он, но пример его простой жизни, свидетельство существования столь чистого сердца поразили Милдред именно в тот момент, когда она ждала просветления и предвидела, что ее вот-вот озарит. И тут ей стало ясно, что, в конце концов, совсем не обязательно ехать в Индию, ведь то, чего она искала, — перед ней. В этом новом свете самым необходимым казалось сохранить христианство в форме, которой требует время, новый век, сделать его способным конкурировать с другими великими религиями, умеющими соединять прошлое с будущим, в чистой форме сохранить суть духовности, дорожить тем, что является глубоко истинным для верующего, и сберечь это на грядущие времена. Это глубокое мистическое понимание, некогда свойственное христианству, впоследствии было вытравлено великими научными достижениями и высокомерием нового христианского мира, который представлял своего Христа и своего Бога в виде окостеневших педантичных фигур, больше не вызывающих доверия. Реальной же является мистическая суть христианства, какой видели ее великие мистики — Экхарт, святой Иоанн Крестный[30], Тереза Авильская[31], Юлиана Норвичская[32], — какой видят ее и сегодня несколько великих современных святых.
— Вот что следует проповедовать теперь, вот что необходимо сейчас Западу. И поэтому именно здесь, — завершила свой рассказ Милдред, — в Лондоне, мне предназначено смиренно проповедовать новую религию, а отнюдь не в Индии. Я даже пошла в Британский музей, долго стояла там перед большим изображением Шивы, и он кивнул мне!
30
Хуан Йепес, впоследствии святой Иоанн Крестный (1542–1591) — испанский духовный мистик, основатель нескольких мужских монастырей, теолог.
31
Тереза Авильская (1515–1582) считается одним из величайших теологов-мистиков всех времен, ее книги принадлежат к классике духовной литературы. Канонизирована в 1622 году Папой Григорием XV. Первая женщина — доктор теологии.
32
Блаженная Юлиана Норвичская (1342–1423) — отшельница, к которой в поисках благословения и утешения стекались паломники со всей Европы, автор многих теологических трактатов по вопросам совести, раскаяния и наказания.