очень нудно 
91 
— О, и куда же вы ездили?
— Прежде я любила посещать Ирландию.
— Ну конечно! И вы встречались с Эдвардом…
— В Лондоне, — подхватил Эдвард, — но и в других местах тоже… Во всяком случае, теперь…
— Теперь вы, конечно, знаете…
— Все уладилось наилучшим образом, — перебил Эдвард. — Это правда, что Джексон покинул вас?
— Да.
— Очень жаль. И куда он ушел?
— Наверное, ему стало невмоготу и просто захотелось сменить обстановку. Не желаете ли чего-нибудь выпить или поесть? Уже довольно поздно. Оставайтесь обедать!
Они переглянулись.
— Мы бы с превеликим удовольствием, — ответил Эдвард, — но нам нужно ехать в Лондон, чтобы нанести несколько визитов! Просто мы очень хотели повидать вас — вы всегда были таким хорошим другом. Надеюсь, вы поняли насчет свадьбы…
— Да, конечно. Я с удовольствием приду на свадебный ужин. Кажется, вы сказали, что он состоится здесь?..
— Мы вам пришлем приглашение, — пообещала Анна.
Все встали.
— А, привет! — сказал Бенет вдруг материализовавшемуся из ниоткуда Брэну. — Ты-то, надо полагать, будешь присутствовать на свадьбе, не так ли?
Брэн ничего не ответил.
— А как же! — воскликнул Эдвард. — Ну пойдемте.
Болтая о божественной погоде, они проследовали через дом и вышли к парадному входу, перед которым стоял красный «ягуар» Эдварда. Бенет помахал им рукой на прощание.
Когда «ягуар» остановился у входа в Хэттинг-Холл, молча просидевший всю дорогу на заднем сиденье Брэн выпрыгнул из машины, заявил, что собирается проведать Спенсера, и, метнувшись обратно к воротам, исчез. В его присутствии Эдвард с Анной перебросились всего несколькими репликами: «Каким одиноким кажется Бенет». — «У него есть его книги». — «Он сожалеет о Джексоне», — «Да. Интересно, что между ними произошло?»
Теперь, проводив глазами Брэна, они молча поднялись по ступенькам. Дверь была приоткрыта, через щель в дом проникал короткий солнечный луч. В глубине холла — по контрасту — оказалось темно.
Появился улыбающийся Монтегю.
— О, Монтегю, спасибо за то, что так прекрасно расставили цветы! — поблагодарила его Анна, уже успевшая подружиться с прислугой.
Пройдя вслед за Эдвардом в гостиную, она закрыла за собой дверь. Он же продолжал стоять, не оборачиваясь, глядя в сад. Анна обхватила его за талию и прижалась лицом к его спине.
— Эдвард, любовь моя, ты по-прежнему любишь меня?
— Глупенькая!
Он обернулся и, обняв ее, словно в танце повел к стоявшему у камина широченному дивану. Сжимая друг друга в объятиях, они повалились на него.
Когда им удалось подняться и сесть, Анна сказала:
— Ты, конечно, тревожишься из-за Брэна…
— У него опять что-то на уме.
— Это добрые мысли, счастливые…
— Я тревожусь из-за тебя.
— Из-за того, что подумают они? Они ничего не подумают!
— Я боюсь, ты разлюбишь меня, я ведь приношу несчастье и уже породил немало бед.
— Эдвард, не нужно, а то я заплачу. Я люблю тебя, я так счастлива. Не мешай мне быть счастливой, не мешай Брэну быть счастливым. Это то, чего я всегда хотела, и он тоже.
— Надеюсь, ему понравится школа.
— Это твоя школа. Ты ведь ее любил.
— Нет, не любил.
— Ты в своем репертуаре — никогда ничего не любил!
— Кроме тебя и Брэна.
— Ну вот, теперь мы вместе. О Эдвард, любимый, не плачь! Ты думаешь о…
— Не бывает минуты, чтобы я не думал об этом.
— Ты имеешь в виду Рэндалла? Милый мой…
— Не говори ничего, я плачу из-за тебя, из-за нас.
— Это своего рода молитва, как ты вчера сказал. Это ведь и в самом деле молитва, правда?
— Да. Я бы хотел, чтобы мы уже были женаты. Черт, оказывается, это занимает уйму времени, я думал…
— Теперь уже скоро. Мы устроим пир. И я стану хозяйкой Хэттинга! Пойдем же!
Милдред начинала жалеть о том, что не уехала в Индию. Почему она так поспешно отменила отъезд, аннулировала билет? Ведь она в таких деталях представляла себе картинки своего будущего, почти видела, как смиренно бредет по пыльной дороге вместе с нищенками, босыми, умирающими от голода, завернутыми в грязные, пропыленные сари, с женщинами, которые были там. Она не сомневалась, что скоро окажется среди них и других бесчисленных христиан, буддистов, индуистов, мусульман, слуг Бога или богов. Разве не было в этом некой истины? Не просто приносить пользу, кормя голодных, но делать это с униженным смирением, как служанка, с любовью и глубокой духовной верой, стоя на коленях или сидя прямо на земле, в пыли, там, где она мечтала быть и теперь уже никогда не будет. И что же ей делать теперь, какую достойную цель избрать, как достичь полнейшего смирения, в котором не было бы и тени гордыни и самодовольства? «Да что я, святой, что ли, быть собралась? — подумала она. — Такой путь — тайна, долгое рабское служение, полный отказ от себя, совершенно новое существование, мрак неизвестности».
91 
