28 
Она поняла, что лейтенант Кларк и его солдаты пали не в битве. Если они пали в битве, зачем тогда местные хоронили их тела в такой спешке! Нет, сперва была тишина, а потом она услышала залп, видела кровавый след до самых ворот тюрьмы, а главное, видела, что солдаты лежат шеренгой, как их выстроили для расстрела. И они безоружны.
Этим нужно было с кем-то поделиться. Но она все еще не была уверена, что научилась говорить как белые, а если будет говорить как дома, то все поймут, что она не тот, за кого себя выдает, она не белый мальчишка-барабанщик. Как жаль, что нет с нею больше ее учителя лейтенанта — теперь, когда он ей так нужен! В тот момент, когда она решила, что не скажет никому ни слова, перед ней на дороге вдруг выросла фигура офицера с золотыми галунами. Она вскинула руку к козырьку. Его огромный гнедой конь фыркнул, закинул голову, попятился и заходил кругами. Какого черта, — заорал офицер, а Перл все стояла перед ним, держа пальцы у козырька.
Успокоив коня, офицер обратил взгляд на Перл. Ты откуда тут взялся, парнишка? Почему не со своей ротой?
Все мертвые.
Что ты сказал?
Они… типа… Я в смысле… они… эт-самое…
Ты что там мнешься? Говори уже!
Они — ну… как его…
Что они?
Погибли.
Ты что, не знаешь, как надо обращаться к офицеру?
Я знаю.
Я знаю, СЭР!
Вот я и говорю, сэр.
Опусти руку и стой смирно! Черт бы их взял, — сказал офицер другому, остановившемуся рядом с ним. — Теперь он плачет! И как прикажете таких вести в бой?
В тот момент мимо проезжал еще один офицер верхом на маленькой лошаденке, чуть ли не пони, его ноги свисали и почти волочились по земле. У него был совсем не военный вид, запыленный френч наполовину расстегнут, шея повязана платком, на голове старая помятая шляпа, а во рту окурок сигары, торчащий из рыжей, тронутой сединой бороды. Перл навсегда запомнилось это ее первое впечатление от генерала Шермана — выправкой и одеждой он совсем не походил на бравого офицера, и она никогда бы не восприняла его в этом качестве, если бы не почтительность, с которой встретил его красивый и важный дядька, сидящий высоко над ним на огромном гнедом скакуне.
Генерал же на своей маленькой лошаденке был практически на уровне ее глаз. Надо же, какой симпатичный у нас солдатик, — сказал он. — Ты хороший барабанщик, а, сынок?
Перл кивнула.
Нужна большая смелость, чтобы пойти в армию и воевать за свою страну. Барабанщики ведь попадают под огонь, как и все мы, не правда ли?
Да, сэр!
Иногда мне тоже хочется заплакать.
Да, сэр!
А в чем у него проблема? — обратился он к офицеру на гнедом скакуне.
Генерал, он говорит, что потерял свою роту. Полагает, что его товарищи убиты.
А, так они были в авангарде, да, сынок? Вы проходили здесь вчера ночью?
Да, сэр. Да, генерал.
Стало быть, опять нам задала перцу кавалерия Уилера, — сказал Шерман стоящему рядом офицеру. — Должно быть, мы понесли потери.
Нет, генерал… сэр, — сказала Перл. — Когда убили моего командира, лейтенанта Кларка, сражение уже кончилось.
Больше Перл не могла сдерживаться. Заплакав навзрыд, она шла, держась за повод генеральской маленькой лошадки, и слезы бежали у нее по лицу. Через весь город Перл довела генерала с его штабом до кладбища, где и показала им свежую могилу.
XI
Шерман ходил в грубой солдатской одежде и делил все тяготы с простыми солдатами. Спал в парусиновой палатке, когда спал вообще. Его сопровождал единственный денщик, и лошадь в его распоряжении была всего одна-единственная, да и та — кляча, едва ли подходящая начальнику такого масштаба. С его стороны это было очень правильно: приходилось отдавать приказы армии, в которой не хватало всего самого необходимого, и делать это мог только человек, способный служить примером. Однако Моррисону, выпускнику Вест-Пойнта, служившему у него в штабе, вся эта простота казалась несколько наигранной. Моррисон не находил разумной причины, почему генерал — да не какой-нибудь политический назначенец, а профессионал, тоже выпускник военной академии в Вест-Пойнте, каким был Шерман, — не должен чем-то отличаться от своих подчиненных. Элегантность одежды и некоторая недоступность командующего, глядишь, и всей армии придала бы кое-какой дополнительный лоск! Люди сражаются, воюют — правильно, они доказали, что не даром хлеб едят! — но жесткое соблюдение субординации внушает подчиненным уважение, которое только возрастет, если ты не пренебрегаешь привилегиями, положенными по чину и должности. Уважение, а вовсе не любовь есть источник власти командира — уважение надежнее, да и долговечнее намного: в передрягах долгого рейда по тылам противника любовь-то и повыветриться может!
28 
