очень нудно 
41 
Оставшись в номере один, я попрыгал на пружинистой кровати. Потом открыл дверь и — ого! — за ней находилась ванная комната с громадной ванной, несколькими тонкими белыми полотенцами на вешалке и зеркалом в человеческий рост на внутренней стороне двери. Ванная была не меньше кухни у нас дома. Пол был выложен маленькой восьмиугольной плиткой, такой же, как в подъездах у нас в Бронксе, только намного чище. Кровать моя оказалась мягкой, широкой, спинка ее напоминала половину большого кленового колеса со спицами. Рядом с кроватью стояли стол с настольной лампой и стул, дальше гардероб с зеркалом, в верхнем ящике я нашел маленькие углубления для легко теряющихся мелочей. На окнах висели легкие тюлевые занавески, которые раздвигались при помощи шнурка, а за ними — черные шторы, совсем как в нашей школе, их опускали, когда показывали слайды или кино, для этого на подоконнике имелось специальное колесико. На столе стоял приемник, он тихонечко потрескивал, но станций не ловил.
Мне нравилась вся эта роскошь. Я снова лег на кровать, на две подушки и белое покрывало с узором стежков и рядами бугорков, трогая которые я вспоминал Бекки. Заложив руки за голову, я дергал тазом, воображая, что она сидит сверху. Отдельные комнаты в отелях — очень сексуальные места. В холле внизу я заметил стол с письменными принадлежностями и решил, что через день или два напишу ей письмо. Я начал было размышлять, стоит ли извиняться, что уехал, не попрощавшись, и все такое, но вдруг меня вспугнула тишина. Я сел. Стояла полная, неестественная тишина, которая сначала показалась мне частью роскоши, но затем я стал ощущать ее, как чье-то чужое присутствие. Я не хочу сказать, будто чувствовал, что за мною следят, ничего подобного, скорее казалось, будто кто-то ищет моего общества — например, бесконечные ряды лютиков на обоях или отдельные предметы кленовой мебели, — а пока молчит и ждет, когда я первый заговорю. Я сел. В ящике стола нашел Библию и решил, что ее оставил кто-то из постояльцев. Но отменная чистота и порядок в комнате навели меня на мысль, что ей положено здесь лежать. Я выглянул в окно — мои окна выходили во двор, — мне открылся прекрасный вид на плоские крыши складов и магазинов. Ничто не двигалось в Онондаге. Над отелем возвышался поросший сосной склон холма, закрывавший небо.
Я понял, что, должно быть, чувствует Лулу Розенкранц, его гнетет отсутствие той жизни, которую мы знали, — пронзительной, громкой, моторизованной, с гудками и звонками, с визгом шин и скрежетом тормозов, с великим множеством людей на чересчур малом пространстве, где ты только и чувствуешь себя по-настоящему независимым и свободным. Но он, по крайней мере, мог утешиться обществом Ирвинга и Микки и годами верной службы в банде, а ко мне никто из них особой любви не питал. К тому времени я еще не знал, что мне предстояло делать в Онондаге. Попить кофе я, похоже, опоздал. Как это ужасно — знать, что тебе не доверяют. Уже не первый раз я со страхом думал об их доверии ко мне и о глубине грозившей мне опасности. Всегда было так, стоило мне порадоваться, что все идет хорошо, что живу я прекрасно, как все портила одна только мысль о том, сколь малой, даже неосознанной ошибки достаточно, чтобы изменить мою судьбу. Я ведь оставался сообщником убийц. Меня могли арестовать, судить и приговорить к смерти. Но и это еще было не все. Я вспомнил Бо Уайнберга и открыл дверь в полутемный коридор, застеленный широкой ковровой дорожкой, нет ли там кого? Никого, все двери закрыты. Я вернулся в комнату и осторожно, боясь потревожить тишину, притворил за собой дверь; чтобы как-то побороть уныние, я распаковал мой новый костюм от И. Коэна с двумя парами брюк и повесил его в большой шкаф; рубашки, белье и пистолет положил в ящик стола, пустой чемодан засунул все в тот же шкаф и снова сел на кровать, настроение мое стало еще паршивее. Может, из-за того, что приезд в новое место всегда чем-то загадочен. А может, как я объяснил сам себе, я просто не привык жить один, я ведь к тому времени жил один всего каких-нибудь пять или десять минут и еще не успел привыкнуть к такой жизни. Как бы то ни было, от моего прежнего оптимизма не осталось и следа. Единственное, что меня хоть как-то подбадривало, — это вид таракана, ползущего по стене между лютиками, — значит, отель «Онондага» не так хорош, как его замышляли.
Первую пару дней я был почти все время предоставлен самому себе, мистер Берман дал мне пятьдесят долларов мелкими купюрами и сказал, чтобы я потратил их в самых разных местах. Это оказалось не так просто, Онондага беднее плодами земли, чем Батгейт авеню. Полки магазинов, необычно тихих темных заведений, поражали пустотой, причем один работающий магазин отделяло от другого несколько закрытых и забитых досками. Я зашел в дорогой моему сердцу магазин дешевых товаров фирмы «Бен Франклин», я знал эту фирму по Нью-Йорку, воровал в лучших ее магазинах, но этот был жалок и беден, владелец включил только одну электрическую лампочку в глубине зала, деревенские мальчишки, заходившие сюда босиком, цепляли занозы о щербатые доски деревянного пола. Товаров почти не было. Я купил пригоршню игрушечных машинок и полицейских на мотоциклах и раздал их мальчишкам. В магазине женской одежды я купил для матери широкополую соломенную шляпу, отнес коробку со шляпой на почту и отправил ее домой по высшему разряду. В ювелирном магазине приобрел за доллар карманные часы.
41 
