очень нудно 
39 
На глаза его навернулись слезы. Над ним парили марсиане, не один огненный шар — тысячи. И вот-вот встанет рядом давно умерший дед, взирая вместе с ним на великую Красоту.
Но то был отец Стоун.
— Пойдемте, отче, прошу вас!
— Я должен поговорить с ними.
Отец Перегрин подался вперед, не зная, что сказать, потому что в прежние времена лишь одно говорил он в своих мыслях огненным шарам: «Вы прекрасны, вы так прекрасны» — а теперь этого не хватало. Он только воздел неподъемные руки и крикнул в небеса, как мечтал с детства: «Привет!»
Но пламенные шары лишь полыхали отражениями в невидимом зеркале: застывшие, расплывчатые, чудесные, вечные.
— Мы пришли в Господе, — сказал небу отец Перегрин.
— Глупо, глупо, глупо. — Отец Стоун грыз костяшки пальцев. — Именем божьим заклинаю, отец Перегрин, остановитесь!
Но мерцающие сферы сдуло ввысь. Мгновеньем позже они исчезли вдали.
Отец Перегрин воззвал снова — и эхо его последнего крика сотрясло горы. Обернувшись, он увидал, как стряхнула с себя пыль лавина, помедлила и с грохотом, точно каменная телега, ринулась на них по склону.
— Глядите, что вы натворили! — воскликнул отец Стоун.
Отец Перегрин замер — вначале потрясенный, потом испуганный. Он отвернулся, зная, что и пары шагов не успеет сделать, как камни сотрут его в прах. Он успел лишь вымолвить: «О, Господи!», и лавина накрыла его!
— Отче!
Словно плевелы от зерен, отделило их от земли. Засверкали синие шары, дрогнули ледяные звезды, грянуло, и вот они стоят на утесе, в двух сотнях футов от того места, где покоились бы под тоннами камней их тела.
Синий свет померк.
Священники стояли, вцепившись друг в друга.
— Что случилось?
— Синие огни подняли нас!
— Да нет, мы убежали!
— Нет, нас спасли шары.
— Невозможно!
— Так и было.
Небо опустело — словно смолк великий колокол, и отзвуки его еще гудели в костях и зубах.
— Пойдемте отсюда. Вы нас обоих угробите.
— Я уже много лет не боюсь смерти, отец Стоун.
— Мы ничего не доказали. Эти синие шары улетают при первом же окрике. Бесполезно.
— Нет. — Отца Перегрина переполняло упорное ощущение чуда. — Они спасли нас. Это доказывает, что у них есть души.
— Это доказывает только, что у них была такая возможность. Мы ведь могли спастись и сами, я не помню, как все случилось.
— Они не звери, отец Стоун. Звери не спасают чужаков. Они наделены милосердием и состраданием. Возможно, завтра мы узнаем больше.
— Узнаем? Что? Как? — Отец Стоун смертельно устал; чопорное лицо его отражало все пережитые им мучения духа и тела. — Следуя за ними на вертолетах и зачитывая Библию вслух? Они не люди. У них нет ни глаз, ни ушей, ни тел, как у нас.
— Но я чувствую в них нечто, — ответил отец Перегрин. — Грядет откровение, я знаю это. Они спасли нас. Они мыслят. У них был выбор: дать нам жить или погибнуть. В этом — их свободная воля!
Отец Стоун принялся разводить костер, мрачно озирая каждую ветку и давясь серым дымом.
— А я открою приют для гусят и монастырь для святых свиней и построю собор под микроскопом, чтобы инфузории посещали службы и перебирали четки жгутиками.
— Ох, отец Стоун…
— Простите. — Отец Стоун моргнул покрасневшими глазами. — Но вы и крокодила готовы благословить, прежде чем он вас сожрет. Вы ставите под угрозу всю нашу миссию. Наше место в Первом городе: смывать духи с рук, а вкус спиртного — из глоток.
— Неужели вы не можете признать человеческое в нечеловеческом?
— Я предпочитаю находить бесчеловечное в человеке.
— Но если я докажу, что эти существа грешат, знают грех, ведут жизнь духовную, наделены свободной волей и разумом — что тогда?
— Меня вам придется убеждать долго.
Быстро холодало; ужиная печеньем и ягодами, священники глядели в огонь, видя в нем отражения самых странных своих желаний. Потом они улеглись спать под звездный благовест. Прежде чем в последний раз повернуться с боку на бок, отец Стоун, уже несколько минут пытавшийся найти, чем поддеть своего товарища, пробормотал, глядя в розовеющие угли:
— Не было на Марсе ни Адама, ни Евы, ни первородного греха. Может быть, марсиане и не отпадали от благодати Божьей. Тогда мы сможем вернуться в город и прийти к людям.
Отец Перегрин напомнил себе помолиться за отца Стоуна, за избавление его от гневливости, а теперь и от мстительности — помоги ему Бог!
39 
