очень нудно 
56 
– Ин ладно, – буркнул. – Там решат: куды…
Дура-Акулька не уловила в Тимохином голосе тайной угрозы. Запрыгала, заскакала.
– Пошли! ну, пошли!
Ты обогнала обеих баб и первой направилась к избе. Об Акульке не думалось. Не до того. Игра намечалась втемную, шулерской сдачи, и от лица, от голоса, от фарта случайного зависело больше, чем от лишних дум.
Ну что, Княгиня, заходим в избу?
Да.
Оно и в городе: полно тайных хаз, о каких всякий околоточный давно осведомлен, бывает, что и в гости захаживает, шкаликом безъакцизки побаловаться. Спросит такого следователь по особо важным:
– А правду говорят, Федотыч, что ты всех беглых по трущобам знаешь, знаешь да не арестовываешь?
– Правду, – ответит старик-околоточный. – Потому и двадцать лет на посту, а не в гробу!
Что с него взять – прав ведь!
Так и здесь: небось, полно народу, кто про сию заимку ведает, а зачни имать-допрашивать, любой ни сном, ни духом!
Народишко везде одинаков.
– …ах, какие дуси! Эй, солдатик! – будешь моим цыпа-лялей? Ну хоть лафитом с лимонадиком угостишь?!
Жаргон барышни из двухрублевого, средней руки дома терпимости сработал без осечки. Даже тот, в солдатской шинели – даром что щуплый, а глаза-то атаманские, с прищуром – даже он снял руку с карабина. А громила со свиным, многажды ломаным носом, и вовсе окосел не от водки – от твоего явления. Видно, друг-солдатик в звании загадочного «цыпа-ляли», да еще лафит с лимонадиком, столь обычные в таежной глуши, произвели на громилу неизгладимое впечатление.
Вон, даже хрюкнул утробно – засмеялся, стало быть.
Только двое не обернулись к тебе. Не до того: играли на щелбаны в "чистку перышек". Две растопыренные пятерни лежали на столешнице, рядом с полупустыми бутылками и остатками харча; два ножа с умопомрачительной скоростью отбивали чечетку, вонзаясь в доски между пальцами. Быстрее! еще быстрее! вон и кровь показалась у одного, да что там кровь? – ерунда!
Быстрее!
И встали, как упали.
Разом.
– Ну, Петр, – сказал сукин сын, беглый-сидячий Друц, весело ероша отросшую на поселении шевелюру, насквозь пронизанную серебром нитей. – Ну, гусь сизый… Подставляй лобешник!
Длинный Петр сосредоточенно зализывал палец.
Даже когда три знатных щелбана сотрясли его лоб, оставив красный след – даже тогда не бросил сего важного занятия.
Лишь подтаял льдом в голубых лужицах глаз.
– Заходь, заходь, раскрасавица! – протянул солдатик, оглядев тебя с ног до головы. – Каким ветром?
– Это ты у Ермолай-купцовича спрашивай: каким? – сдала ты первую карту, рубашкой вверх. – Он тебе и разъяснит, с понятием…
Пройдя к столу, ты взяла ту кружку, что сама подвернулась под руку, до половины налила водкой. Кинула в глотку – да нет, не в глотку, в самую душу.
Вовремя оказалось.
– Это Княгиня, – будничным тоном, как само собой разумеющееся, сообщил Друц, подсовывая тебе миску с квашеной капустой.
– Княги-и-ня! – качнул головой солдатик: не то одобрил, не то задумался. – Которая в ключницы к Ермолаю?
И сам себе ответил:
– Лады.
Что он имел в виду, осталось загадкой. Для тебя главным было другое: приняли. А там видно будет. Глядишь, и времечко сыщется: с Друцем словцом перемолвиться.
В капусте густо попадалась клюква, наполняя рот приятной оскоминой.
Позади хлопнула дверь; сразу стало шумно.
– Марфуня! миляшиха! Заходь, заходь, на-кося водочки!..
– Силантий, дочку – мне! Слыхал, свинская харя? – сюда веди!
– Ох, мужички, дайте разговеться! Лапу, лапу прибери, охальник! Мы – женщины честные, нам отдышаться надоть…
– Рябая, подь ко мне! Эх, рябь моя, голенастенькая! – меня Петькой зовут, ты будь Настею!
– Акулька я… Акулина.
– Един пень! На колени, на коленки седай!
– Ну, Тимоха! ну, ловец! Гляди, сколь маток завалил!
– Кружку ему! Да лей, не жалей, до краев!
Краем глаза ты отметила: про дуру-Акульку спросить-сказать забыли. Мало ли: шел охотник за добычей, вернулся с удачей! А что мала да ряба, так ведь это судьба: мы по пьяни кого хошь помянем… Тимоху завертели, хлопая по плечам, не давая слова сказать, сунули в руку полную кружку; вот лосятник уже отдувается, вкусно крякает, зажевывает шаньгой – а баб расхватали, разобрали по рукам, остается Тимохе коситься на тебя со значением: не сама ли пошла-напросилась? вот он я, красавец-мужчина!
Ты улыбнулась лядащему, он и расцвел.
И пошло-поехало: гомон, взвизги, питье-закусь, потная ладонь за пазухой (плевать! не до капризов…); извлеченая неведомо откуда гармошка, старая, раздолбанная – и снова веселье, судорожное, взведенное, словно курок, каким всегда бывает веселье обреченных…
56 
