очень нудно 
68 
На нить дороги бусинами нанизывались города без названия. Вернее, Федор старался, старался и все не мог запомнить, где они остановились на сей раз. А может, ему не больно-то хотелось запоминать?.. может, и так. Размеренные, серые будни, укатанная колея из рождения в смерть вдруг обернулась случайным фейерверком, радугой брызг над ручьем – гостиницы, обеды в трактирах, высоченные дома, фонари, кареты, вывески, и люди, люди, люди…
Разные.
Раньше он никогда не понимал, что по земле ходит столько людей.
"Живем, как баре," – временами думал Федор, самодовольно ухмыляясь. Не курой безголовой по двору носимся – орлами парим. Куда там уряднику Кондратычу, куда Ермолай Прокофьичу, купчине тароватому; куда батюшке из Больших Барсуков! И в один малопрекрасный день вдруг понял: ничего подобного. Настоящие «баре» живут совсем иначе. Совсем-совсем иначе. Не ночуют во второсортных гостиницах, на кроватях с клопами, дыша едкой вонью персидского пороршка; не дивятся вывескам на особняках: "Сдается под свадьбы, балы и поминовенные обеды", не смотрят на газовые фонари, разинув рот. Знание, как обычно, явилось само, почти сразу за случайной искрой: "Я читаю?! Нет, я правда умею читать?!" – и парень почувствовал удивительное. Он, Федор Сохач – муравей перед горой этого знания, и быть муравью погребенным в горе, и стать со временем частью горы.
Стать горой.
Но муравей – где ты, живая козявка? ау! не откликнется боле…
Пожалуй, впору было испугаться. Но страх отсутствовал. Потому что, даже оставшись на время один, – нет, иначе: один на один с самим собой, новым! – Федор нутром чуял: Рашеля здесь. Пусть она велела вслух звать себя тетей Розой, или Розалией Самуиловной, а про Рашелю или уж тем паче Княгиню забыть и не вспоминать. Пусть она все чаще исчезает по своим малопонятным делам, пусть ничему не учит его, глупого Федюньшу; пусть отсылает его на целый день погулять по городу, щедро насыпав в карман мелочи – все равно она здесь.
Рядом.
За левым плечом.
Поддержит, ежели что.
Ведь усатые городовые тоже не замечали парня, вроде тех кондукторов.
Кстати, Друц с вредной Акулькой то подолгу ехали вместе со своими товарищами по бегству, то растворялись в гомоне и толчее, чтобы скоро возникнуть рядом. Федор даже не успевал заметить, куда-откуда они девались-появлялись. Ушли в буфет за пирожками, а вернулись через три станции и без пирожков. Но, в любом случае, связь с ними ощущалась остро и своеобразно: когда, глянув искоса через плечо правое, Федор не видел бывалого рома (взаправду? нет?!), то у парня начинало бурчать в животе. А Княгиня нервничала, много курила по ночам, и сразу успокаивалась, едва Федькин живот сообщал: эти двое снова поблизости.
Когда Федор однажды спросил: почему так? – Княгиня отговорилась дурацким «брудершафтом». Что такое этот самый «брудершафт», парень уже знал. Видел в питейном заведении: люди обнимаются руками, пьют вино, а потом целуются.
Ясное дело, не хочет объяснять Княгиня. Отговаривается ерундой. Он-то, Федор Сохач, с Друцем хоть и обнимался руками – там, в страшной грезе про огонь! – но целоваться таборный ром к нему не лез.
И правильно, иначе мигом бы по роже схлопотал.
Как тот писклявый фертик в городке без названия, когда Рашеля вывела Федора, по ее выражению, в "богему".
Единственным городом, который Федор запомнил по имени, был Харьков. И то лишь по одной причине: они попали туда летом, и целый месяц жили при харьковском борделе, на улице Конторской. Переговорив с хозяйкой, толстенной бабищей по имени Зося, Княгиня устроилась работать экономкой, а Федора приставили днем "за все про все", а вечером – вышибалой.
Ему понравилось.
Весело.
Если бы только не девицы, которые липли к парню, как… Как мухи на мед. Как трагик Полицеймако. Как фертик из «богемы». Как многие случайные знакомые и незнакомые люди по дороге. Княгиня всегда смеялась, едва парень начинал спрашивать: чего это они?! – и в темных глазах Рашели плясали бесенята.
"Это оттого, что ты за левым плечом, а Друц – за правым?" – допытывался Федор.
Да, смеется.
Оттого, смеется.
Друц за правым, а я за левым, – смеется.
Терпи, казак, атаманом будешь.
Федор терпел. Слушал душевные излияния девиц, когда те по утрам – нечесаные, в мятых сорочках, опухшие после вчерашнего – делились с ним стыдными секретами. Бегал за конфетами и солеными огурчиками, кому что по вкусу. Гонял взашей любовников-"котов", требовавших у проституток денег на выпивку. Принимал шляпы и трости от гостей; наиболее скандальных вежливо просил уйти. Они уходили. Только однажды пришлось выбросить на улицу толстого немца-учителя из гимназии – тот хотел от выбранной девочки… Федор не понял, чего именно хотел немец, но это было совершенно невозможно. Невозможно с точки зрения хозяйки Зоси, невозможно на взгляд Княгини, а девицы – те просто визжали и грозились подговорить товарок по профессии, чтобы заразить немца сифилисом.
68 
