20 
— Так кто же решает, что такое быть смелым? Они или ты?
— Не знаю. Наверно, отчасти ты сам, а они, когда дело доходит до дела, ну и так далее. Просто так на это вообще не смотришь, ясно?
— Ну, вы скромничаете. — Джин же видела ленточки на форме Проссера Солнце-Всходит. Их ведь просто так не дают.
— Да нет же. Вовсе нет. Я хочу сказать, ты же наперед не решаешь: «Ну, сейчас я буду смелым» — и после не откидываешься на спинку и не думаешь: «Черт, что смело было, то смело».
— Но вы же должны принимать какое-то решение. Если увидите, что кому-то приходится плохо, и говорите: «Сейчас я ему помогу».
— Нет. Говоришь что-то куда непечатнее. А потом действуешь. Это ведь не то, что принимать решения на гражданке. Это же кто кого, и ты задействован. Иногда ситуация пояснее, и у тебя есть время подумать, но думаешь ты так, как тебя учили думать в таких обстоятельствах, и иногда все немножко как в тумане, будто тебе свистнули, но чаще это кто кого, вот так.
— А!
— Разочарована? Извини. У других может быть и не так. Но я не могу сказать тебе, что такое быть смелым. В руки ведь не возьмешь рассмотреть поближе. Когда так, ты этого не чувствуешь. Вроде и не волнуешься, и голова кругом не идет, и вообще. Ну, может, чувствуешь чуть побольше, будто знаешь, что делаешь, но это предел. И говорить про это невозможно. Будто этого и нет вовсе. — Проссер словно начал разгорячаться. — Ведь это же неразумно, так? Разумно — до того перетрусить, что штаны свалятся. Вот это разумная реакция.
— А это другое? То есть испугаться — это словно бы иметь что-то?
— А! Страх. Да, это совсем другое. — Он успокоился словно так же быстро, как разгорячился. — Совсем другое. Ты хочешь и про это узнать?
— Да, пожалуйста. — Джин внезапно осознала, насколько разговор с Проссером был другим, чем разговор с Майклом. В чем-то более трудным, но…
— Во-первых, ты знаешь, что именно он заставляет тебя делать, пока ты это делаешь.
— А что он заставляет вас делать?
— Да все. Сначала не так уж много. Чуть дольше смотришься в зеркало. Летишь чуть выше или чуть ниже, чем нужно. Заботишься о безопасности. Выходишь из боя чуть раньше, чем прежде. Раз-другой огрызнешься в столовой. Находишь больше неполадок в самолете, чем прежде. Мелочи, из-за которых возвращаешься на базу раньше или нарушаешь строй. А потом наступает время, когда ты начинаешь замечать за собой все это. Наверно, потому, что замечаешь, как это замечают другие люди. Возвращаешься, механики, как всегда, тут же проверяют, стреляли пулеметы или нет, а ты еще и из кабины вылезти не успел. И если пару раз подряд стрельба не велась, тебе кажется, что они что-то бормочут. И всегда тебе чудится одно и то же слово. ТРУС. Трус. И ты думаешь: я не позволю, чтоб они обзывали меня трусом, и, глядишь, ты отрываешься от своего звена, забираешься в облако и даешь очередь за очередью. И если продолжать, расстреляешь весь боекомплект, и остается только вернуться на базу. И, приземлившись, показываешь своим механикам большой палец, и говоришь им, что почти наверное вмазал «Хейнкелю» — он сильно дымил, и хотя ты не видел, как он падал, но уверен, что они, если и дотянули до Германии, то на своих двоих — и они кричат тебе «ура», и ты сам уже наполовину поверил, и задумываешься, сказать про это на опросе или не сказать, и тогда понимаешь, что не сказать нельзя; вот ты нахвастал перед своими механиками, а разведке не доложил, и вдруг кто-нибудь узнает? Ну и докладываешь, и оглянуться не успеешь, как уже сбил весь чертов Люфтваффе, который прятался в облаках, где ты расстрелял свой боекомплект.
— И вы сделали так?
— Так это кончилось во второй раз, когда меня опять допустили к полетам. В первый раз намечались кое-какие признаки, я не был уверен, они не были уверены, а потому отстранили меня на несколько дней. Но когда это случилось во второй раз, я понял. Тогда я понял, чем был первый раз.
— Наверно, в первый раз причиной были просто нервы.
— Да, именно. Нервы, испуг, боязнь, трусость — вот именно. Знаешь присловие, а? Кто обжегся дважды, тот человек конченый.
Джин вспомнила, что он так и сказал, когда она спросила его про Майкла.
— Ну, это бабушкины сказки, я уверена.
— А бабушки много чего знают. — Он усмехнулся. — Спроси мою.
— Расскажите мне, как это — испугаться?
— Я же тебе сказал. Это значит сбежать. Быть трусом.
— Но как это внутри?
Проссер задумался. Он точно знал, как. Ему это снилось снова и снова.
20 
