Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
87 
Петера настойчиво потянули за рукав. Бродяга дернулся, но тут же вздохнул с облегчением: рядом обнаружился мирный на вид авраамит. В черных длиннополых одеждах он напоминал печального грача. Хотя, заметим, печаль на этот раз оказалась светла: лицо сына Сиона лучилось счастьем самой высшей пробы. Сьлядек невольно улыбнулся в ответ. Наконец-то перед ним оказался человек, который не пророчит себе и окружающим сто сорок восемь тысяч бед и несчастий, а просто радуется жизни.
– Он таки пришел! – шепотом заговорщика уведомил Петера счастливый человечек.
– Кто?
– Мошиах! Реб Шабтай Цеви из Измира! Сейчас он как раз требует от султана Порты восстановить Эрец-Исраэль! То есть день-два, и все эти пожиратели свинины…
Грач склонил голову набок. Счастье его слегка омрачилось.
– А вы что, молодой человек, не наш? Странно… а еще со скрипкой…
Дальше Петер не слушал. Вырвавшись из цепких пальцев, он сломя голову кинулся вперед, в калитку, едва не снес широченного сторожа – и опомнился только у входа в здание. Оглянулся. Авраамит мечтал у камня о лучших временах, а привратник с сочувствием грозил лютнисту толстым кулаком, не двигаясь, впрочем, с места.
К университетским дверям вели ступени из мрамора. По бокам стояли два изваяния: железная змея и деревянная обезьяна. Видимо, олицетворяли необходимые качества бурша-отличника. Медная, отполированная ладонями ручка. Створка открылась величественно, без скрипа. В холле царил полумрак, рассечен косыми лучами солнца: простак-день рвался к знаниям сквозь узкие окна под потолком. Шарканье подошв – мимо прошел дородный профессор в парике и мантии. Обратиться к нему Петер постеснялся. Уж лучше студентов расспросить. Однако ни одного бурша вокруг как назло не наблюдалось. Вправо и влево вели длинные коридоры, центр холла занимала лестница на второй этаж.
Бродяга ощутил душевный трепет: нечасто доводилось ему посещать храмы науки.
Слава Богу, он быстро углядел дверцу под лестницей. Сообразив, что в подобной каморке наверняка обитает человек попроще – уборщик или служка, Петер решительно направился туда. Постучал. Не дождавшись ответа, постучал вторично и наудачу толкнул дверь. В лицо ударил солнечный свет. Дверца вела во внутренний двор, где прогуливались бурши и фуксы, занятые увлекательными беседами. Встревать в их разговоры бродяга не решался, памятуя вспыльчивый нрав студиозусов, чуть что хватавшихся за свои рапиры.
К слову сказать, темы у разговоров были соответствующие:
– Дуэль! Дуэль!
– Кто?!
– Бальтазар Эст, честный бурш, против Цахеса Циннобера, тайного экспедитора магистрата!
– Чтоб наш бурш, и какого-то чинушу не уделал…
– Много ты знаешь! Цахес сам из буршей.
– Насадит Бальтазара на шпагу, как свинью на вертел!
– Думаю, оба эту дуэль не переживут…
– Кстати, о дуэлях. Помните, в прошлом месяце Отчаянный Данвер повздорил с гвардией из-за дочери декана? Троих уложил, одного за другим, а лейтенанта изуродовал, на память! Говорят, вояка теперь от клинка шарахается, как черт от ладана!
– Смейтесь, смейтесь… Гвардейцы всем полком явятся поквитаться…
– Ох, заварушка будет!
– Это что, бурши! Слыхали: ландскнехты де ла Марка на днях Шонвальд взяли! Мы на очереди…
– Быть резне…
Всерьез мечтая оглохнуть, Петер вскоре наткнулся на одинокого фукса, с задумчивым видом гулявшего по боковой аллейке, и поинтересовался, где можно найти доктора Цепеша. Юный студент указал на библиотеку, однако там доктора не оказалось. Зато двое буршей посоветовали искать доктора в аудиториях левого крыла, на втором этаже. Петер долго плутал по сумрачным лабиринтам коридоров, боязливо совался в разные двери; трижды на него шикали, вынуждая ретироваться.
Рискнуть еще раз?
Скрип. Тишина. Вначале бродяга решил, что здесь никого нет, и хотел двинуться дальше, но почти сразу услышал низкий голос, обращавшийся вроде бы к нему. За кафедрой обнаружился пожилой профессор в мантии и без парика, читавший лекцию. Перед пустой аудиторией. Сьлядек невольно задержался в дверях, дивясь подобному чудачеству, – и тут преподаватель обернулся в его сторону. На лютниста уставились два мутных бельма: лектор был слепым! А прохвосты-студенты, видать, сбежали под шумок, пользуясь увечьем преподавателя…
Лютнисту стало жаль обманутого слепца. Да и ноги давно просили отдыха. «Пусть у несчастного будет хотя бы один слушатель», – решил Сьлядек, тихо присаживаясь на угловую скамью. Одна беда: смысл речей ученого слепца плохо укладывался в сознании.
87 
