49 
На последовавшем за тем пиру Филипп попросил Неоптолема, великого афинского актера, который был в числе его гостей, продекламировать стихи. Чтобы польстить Филиппу, намекнув на его военные замыслы, Неоптолем выбрал отрывок из трагедии, где говорилось о близкой гибели завоевателя обширной державы. И снова все увидели, как Филипп провел рукой по налобной повязке; затем взглянул на двери, как будто хотел увериться в присутствии своей охраны. Павсаний, с коротким мечом на боку, стоял, чуть отступив, за его спиной.
Прекрасное лицо Олимпиады, над которым время было почти не властно, с огромными глазами, отливавшими металлом, ни разу не дрогнуло. Александр также оставался бесстрастным.
Вечером Филипп не скрыл от своих приближенных, что чувствует усталость. Ему предстоял великий поход; но не окажется ли помехой его возраст? Неожиданно он заговорил об отдыхе, о приятности мирной жизни среди счастливых подданных и дружной семьи. Может быть, эта грусть возникла оттого, что он выдавал замуж дочь? Это бывает с любым отцом в подобных обстоятельствах. Он счел за благо посмеяться над собой. Но ночь его прошла беспокойно. На следующее утро, прежде чем отправиться в театр смотреть игры, он отдал распоряжение о своей безопасности. Он хотел идти один, отделившись от членов семьи и придворных, под защитой одной своей охраны. По всей длине шествия должны были стоять люди, держащие на расстоянии толпу.
Ступени амфитеатра были заполнены народом, когда прибыл царский кортеж. Сначала из сводчатого прохода, ведущего к театру, появились царь Эпира и его молодая супруга; раздались радостные выкрики. Затем более громкие приветствия встретили Олимпиаду в золотых украшениях и Александра в зеленой тунике, на которой пылали его рыжие волосы. Проходя под длинным мрачным сводом, они узнали Павсания в командирских латах, который отдавал приказания охранникам, стоявшим через каждые пять шагов вдоль стены; он казался спокойным и всецело занятым служебными обязанностями. Последовала довольно долгая пауза. В рядах зрителей все головы были повернуты к одной точке. Солдаты подтянулись, звякнув оружием. Музыканты ожидали знака распорядителя игр. Царь Македонии, гегемон эллинов, вошел в каменный коридор.
В то утро я не был в театре. Примерно за час до события я вошел в храм. Я попросил дежурного жреца дать мне мину (21) ярого воска и подготовить цыпленка; затем я заперся в помещении для медитаций, как будто с целью исследовать знамения.
Я разлил по каменному столу ярый воск таким образом, чтобы он образовал треугольник основанием ко мне и вершиной к театру. Я взял цыпленка с разрезанным брюхом, вынул из него внутренности и разложил их на воске, более плотно у основания треугольника. Я прочел заклинение, произнося священные имена с той интонацией и в том ритме, как меня учили, и повторил их необходимое число раз, пока не почувствовал, что как бы покидаю себя самого, свою оболочку, и могу перенести свою силу в другое место и в другого человека.
Прошли долгие минуты; я ждал, не спуская глаз с цыплячьих внутренностей, и наконец в их жемчужных извивах увидел то, что ожидал увидеть. Это было похоже на вход в туннель; к нему приближался Филипп; в полумраке стоял Павсаний. Изображения были крошечные, но четкие.
Я принялся сжимать цыплячьи внутренности в руках так, чтобы они поднялись к вершине воскового треугольника.
Одновременно, сначала шепотом, затем все сильнее повышая голос, я направлял движения двух людей, в которых я перенесся и чей образ наблюдал на жемчужной поверхности.
И когда внутренности оказались спрессованы близ вершины треугольника, я крикнул: «Ударь!», нажимая изо всех сил; вспыхнул яркий свет, в котором я различил блеск оружия, затем стало темно; внутренности лопнули, покрыв мне руки желчью и экскрементами.
Внезапно я почувствовал себя обессиленным, как будто меня самого покидала жизнь и как будто я был в одно и то же время обезумевшим от страха убийцей и умирающей жертвой.
Я разжал руки, затем изобразил на каменном столе, за пределами воска, форму нового треугольника, раскрывавшегося кверху, чтобы энергия, только что покинувшая тело, перешла немедленно в другое тело и чтобы высвободившаяся мощь была подхвачена тем, кому суждено ею воспользоваться.
Когда я поднялся, ноги мои подкашивались. Никогда ведь не бываешь уверен в успехе. Я вытер руки, вышел на крыльцо храма и повернул голову к театру. По могучему гулу толпы, доносившемуся оттуда, я узнал, что в Македонии уже другой царь.
49 
