очень нудно 
40 
– Я ищу дом. Хочу снять дом в этом районе. Здесь так тихо.
– Да уж, – согласился я. – Хороший район. А там, где я живу, только шум и суета.
– Давайте жить вместе, – улыбнулась Злата, и от той поразительной искренности и свободы, с которой она это сказала, у меня закружилась голова.
Скажи мне такое Энни или та цыпочка, с которой я вчера переспал, клянусь, я бы бежал за тридевять земель. Но Злата… В этой женщине была какая-то особенная открытость, ни на йоту не умалявшая ее загадочности. И какая-то странная решимость, граничащая с отчаянием, из-за которой ее так и подмывало сжать в объятиях. Успокоить, защитить, приласкать…
Но я был ослом. Я никак не мог позволить себе переступить ту грань, которую всегда охотно переступал с девицами типа Энни.
– Я – грязнуля, пьяница и писатель, – ответил я на ее предложение. – А вы совсем не похожи на мазохистку. Но, если хотите, я помогу вам выбрать дом.
Через полчаса мы были неподалеку от дома с надписью: «Сдается в аренду». Удивительно, но меня совсем не коробило то, что я помогаю искать дом совершенно незнакомой женщине. Единственное, что меня волновало – я никогда не переживал из-за подобных вещей, пока жил с Энни, – то, что та самая цыпочка, которую я склеил в баре, вынырнет из-за угла и скажет:
– Хай, милый, не хочешь повторить вчерашний вечер?
Но блондиночка Мэри не вторглась в нашу идиллию. А дверь в сдававшемся доме нам открыла сухонькая старушка со взглядом горгоны Медузы.
– Вам чего? – Бабка глянула на нас так, будто мы – парочка грабителей.
Злата сразу сникла – тон приветствия ее не очень порадовал. Поэтому в битву со старушенцией пришлось вступить мне. Я быстро отвоевал нашу со Златой территорию. Через полчаса старушка была уже как шелковая. Водила нас по всем комнатам и, заискивающе глядя в глаза, предлагала кофе.
Одна из комнат показалась мне смутно знакомой. Может быть, в глубоком детстве, проводя каникулы у бабки в Техасе, я видел нечто подобное? Эта комната невидимой чертой была разделена на две половины. Причем одна из половин была грязной и запыленной, а другая блистала чистотой. Я так и не понял, кто жил в этой комнате: сама бабуля или кто-то из ее родственников мужского пола. Потому что старое трюмо, завешенное паутиной, как тонкой шалью, было завалено всяким бабским хламом. А на маленькой чистой тумбочке – в другой части комнаты – красовались мужские джинсы и какая-то идиотская рубашка, синяя в белый горох.
Я хотел было спросить старушку, кто здесь жил, но она быстро ретировалась, получив деньги от Златы.
Моя закатная леди, похоже, была довольна. Она улыбнулась мне так, что над белоснежными зубами промелькнула розовая каемка десен.
– Это – мой дом, – словно еще не совсем веря своему счастью, произнесла она. – Мой дом…
Злата рассмеялась, закружилась по комнате, а потом подошла к старому зеркалу и смахнула с него паутину. За секунду ее лицо изменилось. В нем ожил страх… или то отчаянное одиночество, в котором я повстречал ее впервые. Она обернулась ко мне и без всех этих бабских уверток спросила:
– Ты можешь остаться со мной сегодня?
А я – великий циник и прожженный холостяк – только молча кивнул, краешком души чувствуя, что останусь здесь не на одну ночь. Потом мы купили вина в соседнем супермаркете, и она, в отличие от меня лишь пригубив вино, молча выслушивала мои жалобы на судьбу, изредка кивая головой.
Потом, уже напившись, я сбросил маску вшивого интеллигента и полез к ней целоваться.
Злата не отталкивала моих назойливых рук, не вырывалась из объятий и не корчила из себя оскорбленную невинность. Я был уверен, что она заранее знала, чем кончится этот вечер. Целуя ее хрупкие фарфорово-белые плечи, я думал о том, что ей хотелось такого финала. Может быть, страх одиночества толкнул ее в мои объятия? Так или иначе, я наслаждался этим порывом внезапной страсти. Ее шелковые волосы обдавали меня мягким ароматом цветов, а ее губы, ласковые, податливые, как влажный песок, заставляли меня задыхаться от желания близости.
Наверное, я не покривлю душой, если скажу, что не хотел так ни одну из своих женщин. Несмотря на ее податливость и мягкость, Злата была для меня тем недосягаемым идеалом, который всегда гнездился в одном из укромных уголков моего подсознания. Казалось, она открылась мне целиком и полностью, как тетрадь, случайно распахнутая порывом ветра. Но, сжимая ее в своих настойчивых объятиях, я чувствовал – за этими страницами скрыты другие, густо исписанные чернилами тайны. И я знал, что одна-единственная ночь не поможет мне расшифровать эти письмена…
40 
