151 
С корзины на землю сыпался красный порошок.
Мальчик захотел, чтобы китаец сплясал канкан.[63] Или взлетел к облакам. В конце концов, чей это сон? Увы, вместо канкана черт-рыцарь стал ходить по мосту туда и обратно. Мост Менял, как и следует из названия, менялся; косоглазый гуляка оставался неизменным. Иногда казалось, что он бродит не по мосту, а по времени, топча дни и годы.
Скоро мост был весь покрыт красным порошком. По обе стороны перил над водой закружились громадные вороны. Снижаясь, они касались воды крыльями – выкованными из железа, острыми, как ножи. Вода в таких местах не смыкалась; оставался кровоточащий разрез, сочась туманом.
«Здорово! – подумал маленький бродяжка. – Как в театре!»
Он бывал в театре, пробираясь тайком с черного хода. И, как знаток искусства, мог по достоинству оценить появление новых персонажей. Китайский черт теперь бродил не один. За ним по пятам ходили три гадкие старушенции в саванах. Каждая была обута в сапоги винного цвета, с загнутыми носами. Старушенции поминутно сплевывали в Сену и цеплялись за перила, оставляя на них клочья саванов.
Наконец китаец устал. Он остановился, взял петуха за горло и поднял – высоко-высоко. Корзина полетела с моста вниз, в один из разрезов, оставленный железным крылом. Сверкнул кривой нож. Или это ворон налетел, махнул перьями-клинками? Старушенции дружно захихикали, когда петух остался без головы, как аристократ в будуаре Мадам Гильотины. Уронив тело птицы на мост, китаец молча смотрел, как петух, мотая шеей, убегает по направлению к Консьержери.
Голову он съел – с клювом и гребнем.
Мальчик не заметил, когда все исчезло. Дрожа от холода, он сидел на ступеньках лестницы, ведущей на мост. Болел живот. К горлу подступала тошнота, кишки сворачивались в узлы. «Наверное, вчера перебрал вина, – подумал он. – Хромой Гастон и мертвого уговорит. Надо поспать. Утром я встану, и все пройдет…»
Утром он не встал – первая жертва холеры.
5
«День был погожий, солнечный; толпы парижан заполнили бульвары. Кое-где появлялись маски, пародирующие и высмеивающие страдальческие лица больных холерой. Вечером публичные балы были многолюдней, чем когда-либо. По любому поводу раздавались взрывы смеха, заглушая музыку. Много было съедено разного сорта мороженого и выпито всяческих прохладительных напитков. И вдруг самый неуемный арлекин, почувствовав озноб и слабость в ногах, снял маску, и, к великому изумлению, все увидели, что у него синюшное лицо…»
«Холера, незаметно паря в воздухе, приземлилась в очаге разврата, подобно стервятнику. Она кидается на жертву, выбирая людей необузданных в сладострастии и удовольствиях. Мы думали, что эпидемия, начавшись в апреле и пойдя на спад к концу мая, больше не возвратится. Единичные случаи подтверждали эту уверенность.
Мы ошиблись – настал черный, моровой август…»
«Молва, распространившаяся по Парижу с быстротой молнии, приписывала действие эпидемии отраве и уверила массы, чрезвычайно восприимчивые в такие моменты, что какие-то лица отравляли пищу, воду в источниках, вино и другие напитки. В одно мгновение огромные сборища заполонили набережные и Гревскую площадь. Никогда в Париже не бывало такого скопления индивидуумов, которые были до крайности возбуждены идеей об отравлении и искали виновников этих воображаемых преступлений. Всякий, у кого находились в руках бутылка или пакет, возбуждал подозрение; простой флакон мог превратиться в обвинительный документ в глазах обезумевшей толпы. Один молодой человек, чиновник министерства внутренних дел, был убит на улице Сен-Дени по подозрению в том, что он хотел бросить яд в кувшины виноторговца…»
«Вчера Париж оставил известный литератор Александр Дюма, автор „Нельской башни“ – спасаясь от заразы, он переехал в Швейцарию. Его коллега Оноре де Бальзак, автор „Гобсека“ и „Шагреневой кожи“, напротив, полон оптимизма. „Холера убивает только богатых дядюшек, – пошутил он в разговоре с нашим корреспондентом. – А мое состояние не столь значительно, чтобы холера удостоила меня своим вниманием…“
Сцена шестая
Холерный карнавал
1
– Пляши!
151 
