очень нудно 
104 
…Вот.
…Вот сейчас.
…слышишь: звенят мониста. Визжит паркет под каблуками. Ошалели гитары; не поют – волками воют. Пляшет ротмистр Земляничкин в кутерьме "Пятого Вавилона". Слышится Федору в балагане сумасшедшем, сквозь танец-смерть:
- – Еще не остыло, не вымерзло счастье,
- И кровь не вскипела на остром ноже;
- Еще! о, еще! не прощай, не прощайся!..
- Но где-то – уже.
Нет, не уже.
Еще.
Потому что Джандиери прервал смех – у края пропасти коней бешеных на дыбы вздернул… остановил. Оглядел собравшихся: пристально, холодно, лишь на самом донышке темных глаз затихала, сворачивалась в кольца гадюка сумасшествия.
– Вот это магия, господа. Настоящая магия. Черная. Не мелочные "эфирные воздействия", о которых хором толкуют Уложение о Наказаниях и Святейший Синод, не та ерунда, которую вы показываете, простаки видят, а я – увы? по счастью?! – способен только учуять. Настоящая, страшная магия – вот. Вы здесь, господа, долго и малопонятно толковали о каком-то Договоре… Прошу великодушно простить: не в моих привычках подслушивать. Так вышло; случайно. Но мне впору задуматься: князь! во имя светлых идей и личных интересов ты хотел извести их всех! князь Шалва, почему ты не довел дело до конца?!
Джандиери резко встал, подошел к могучей, старой акации. Ткнулся лбом в кору; замер. Федор стоял ближе всех, оттого и услышал:
– Господи! – муравьиными тропами струился горячий шепот, насмерть обжигая испуганное дерево. – Господи! спасибо! рука Твоя удержала на грани, на самом краешке! мне еще жить надо, Господи! жить! мне!.. Не оставь милостью Своей, укрепи! дай силы!..
И повернулся к людям – спокойный, бесстрастный:
– Утро, господа. Не велеть ли поставить самовар?
VIII. АЛЕКСАНДРА-АКУЛИНА или ЧТО ДЕНЬ ГРЯДУЩИЙ МНЕ ГОТОВИТ?..
Потому-то и далек от нас суд, и правосудие не достигает до нас;
ждем света, и вот тьма, – озарения, и ходим во мраке.
Осязаем, как слепые стену, и, как без глаз, ходим ощупью;
спотыкаемся в полдень, как в сумерки, между живыми —
как мертвые.
Разговор лениво угасал.
Все были сонные, усталые, но ложиться никто не собирался. Вместо вялого, катящегося под уклон разговора, на краю неба медленно разгоралась такая же ленивая заря. То есть, самой зари еще видно не было, но небо на востоке уже проросло белесой мутью, чуть подсвеченной снизу розовым; звезды поблекли, среди темной зелени сада, словно сквозь дым, начали просматриваться островки багрянца и лимонной желтизны; громче зачирикали птицы, хрипло каркнула ворона…
Зябко, сыро. Роса вокруг – на столах, на плетеных креслах, на перилах веранды. Туман. Плотный, вязкий, молочно-белый. Вблизи, вроде бы, все видно, а глянешь дальше: вместо деревьев – тени-призраки, вместо кустов – вообще невнятица серая; дом одним углом выступает вполне отчетливо, а остальное постепенно теряется в дымке. Будто проявилось краем некое дивное сооружение из другого мира, выпятилось сюда, в сад. Захочешь посмотреть, что дальше, двинешься вдоль стены – и не вернешься! Там, в другом мире, навсегда останешься.
И голоса смазаны. Как из-под воды доносятся.
Зря я от остальных отошла! Даже жутко сделалось. Хоть и понимаю: ерунда это! сад есть сад, люди есть люди, вот они, рядом, стоит два шага сделать – снова их увижу. А внутри точит, сосет под ложечкой червячок сомнения: а если нет? не увижу, не вернусь?! поблекнут, смолкнут окончательно голоса – и останусь я здесь одна-одинешенька, рыба-акулька?
Тьфу ты, что за чушь в голову лезет?! Мало мне страхов настоящих – так я к ним вдобавок дурость всякую придумываю, сама себя запугиваю! Вот ведь дура несчастная! Теперь нарочно здесь останусь, к остальным не пойду: мои страхи, мне и справляться!..
Не тумана бояться надо, не чудищ придуманных. Другое есть, пострашнее. Это у меня всегда так: если всерьез, если настоящий страх, беда-злосчастье – боюсь, но держусь, а иногда даже бояться забываю. Зато потом – раскисаю, от любой ерунды дергаюсь, пугаюсь неведомо чего… того и гляди, разревусь.
Интересно, это – мое, или по Договору переданное? Да вроде бы, мое, всегда я такая была, с детства…
А что же тогда – по Договору?
А то по Договору, что или сдохни, или детей собственных – в огонь, вот что! Проиграли мы тяжбу вчистую, и стряпчий не помог, только камешки зря спалили… Ну и проиграли! Страшно, конечно, детей неразумных в колдовское пламя окунать, но ведь – никуда не денемся. Знаю уже. Боль забудется, а сила останется, и жизнь останется, и дальше все, как у людей пойдет… как у людей…
104 
