очень нудно 
164 
– Господь мой!
Во всем мире воцарилась тишина. Люди кричали и толкались, но не в том измерении, где стояли мы. Он стоял там, вперив очи в меня и Мемноха, покинув это время и владея моментом во всей полноте, с его агонией, пока глядел на нас обоих.
– Лестат, – молвил Он таким слабым, надтреснутым голосом, что я едва услыхал Его. – Ты ведь хочешь попробовать, верно?
– Господи, о чем Ты говоришь? – вскричал я, с трудом владея словами из-за нахлынувших слез.
– Кровь. Попробуй ее. Вкуси кровь Христа. – И лицо Его озарилось страшной мученической улыбкой, это была почти гримаса. Тело Его содрогалось под непомерной тяжестью балки, и кровь продолжала течь тонкой струйкой, словно при каждом вздохе шипы глубже вонзались в Его лицо, и полосы на Его груди начали вздуваться и превращаться в сочащиеся кровью рубцы.
– Нет, Господь мой! – закричал я, протягивая к Нему руки и прикасаясь к Его слабым рукам, привязанным к огромной поперечине, Его истерзанным слабым рукам под разорванными рукавами, и передо мной горела Его кровь.
– Господня Кровь, Лестат, – прошептал Он. – Подумай обо всей человеческой крови, омывавшей твои уста. Разве Моя кровь не стоит многого? Ты что – боишься?
С рыданиями охватил я Его шею ладонями, а костяшки моих пальцев уперлись в поперечину; и я поцеловал Его в горло, а потом мой рот открылся помимо моей воли и зубы вонзились в Его плоть. Я услыхал Его стон; протяжный, отдающийся эхом стон, казалось, уходил ввысь и заполнял мир своими звуками, и кровь полилась ко мне в рот.
Крест, гвозди, забиваемые в Его запястья, Его тело, повернутое и изогнутое, словно в последние мгновения Он попытался вырваться, и голова Его упала на поперечину, так что шипы вонзились в Его череп, а потом забиваемые в ступни гвозди и Его закатившиеся глаза, непрекращающийся стук молотка и вслед за этим – свет, необъятный ширящийся свет, подобный тому, что поднимался когда-то над окоемом небес, заполняющий весь мир и стирающий даже этот теплый, весомый, сладкий избыток крови, который влился в меня. Свет, самый свет и пребывание в нем, в Его образе! Свет померк – быстро, беззвучно, оставляя за собой длинный туннель или тропу, и я знал, что тропа эта ведет прямо от земли к свету.
Боль! Свет исчезал. Отделение было невыразимым! Все мое тело испытало сильный удар.
Я был отброшен назад в толпу. Песок залеплял глаза. Вокруг меня слышались вопли. У меня на языке осталась кровь. Она стекала с моих губ. Время спрессовалось вместе с удушающей жарой. И Он стоял перед нами, глядя на нас в упор, и из глаз Его текли слезы сквозь пелену крови, уже покрывавшую Его целиком.
– Господь мой, Господь мой, Господь мой! – кричал я, глотая остатки крови; я рыдал.
На той стороне дороги ярким пятном промелькнула женщина. Вдруг голос ее возвысился над гомоном и руганью, над жуткой какофонией голосов грубых и бесчувственных человеческих существ, сражающихся за право быть свидетелями.
– Господь мой! – пронзительно вскрикнула она голосом, напоминающим звук трубы. Она встала у Него на пути.
Она стояла перед Ним и, стащив с головы тонкий белый Плат, поднесла его обеими руками к Его лицу.
– Господь Бог мой, я Вероника, – вскричала она. – Ты помнишь Веронику? Двенадцать лет страдала я от кровотечения и когда прикоснулась к краю Твоей одежды, то исцелилась.
– Нечистая, грязная! – послышались крики.
– Преступница, богохульница!
– Сын Божий, осмелься!
– Нечистая, нечистая, нечистая!
Крики становились все неистовей. Люди протягивали к ней руки, но, похоже, брезговали прикоснуться к ней. Камни и мелкая галька падали дождем близ нее. Солдаты были в нерешительности, тщетно пытаясь сдержать толпу.
Но Бог Воплощенный, плечи которого согнулись под балкой, лишь взглянул на нее и произнес:
– Да, Вероника, осторожно, твой Плат, милая, твой Плат. Она накинула белую ткань, чистую и тонкую, на Его лицо, чтобы стереть кровь и пот, чтобы успокоить, утешить. Его профиль на мгновение ясно показался под этой белизной, а потом, когда она собиралась осторожно промокнуть Его лицо, солдаты оттащили ее назад, и она замерла, подняв Плат над головой, чтобы всем было видно.
Его лик отпечатался на нем!
– Мемнох! – воскликнул я. – Посмотри на Плат!
Лик отпечатался на ткани с безупречностью и совершенством, какого не достиг бы ни один художник, словно на Плате был воспроизведен точный отпечаток черт Христа с помощью современной фотокамеры, только отпечаток еще более живой, будто тонкая пленка плоти стала плотью на этой картинке, а кровь стала кровью, глаза оставили на ткани свои точные копии, и губы также оставили на ней свой отпечаток.
164 
