очень нудно 
171 
– Мемнох! – вдруг позвал я, оглядываясь по сторонам.
Где же он? Разве я здесь один? Где-то вдали по мосту двигалась процессия счастливых душ. Неужели врата открываются и закрываются – или это иллюзия?
Я посмотрел налево, на рощицу оливковых деревьев, и увидел за ней фигуру, которую сначала не узнал, но потом понял, что это Мемнох в обличье обыкновенного человека. Он стоял спокойный, с сумрачным и застывшим лицом, глядя на меня. Потом образ его начал расти и шириться, возникли огромные черные крылья, и кривые козлиные ноги, и раздвоенные копыта; и ангельский лик мерцал, словно он был из черного живого гранита. Мемнох, мой Мемнох, которого я знал, снова предстал в обличье демона.
Я воспринял это спокойно и не стал закрывать лицо. Я изучал детали облаченного в мантию торса, видел, как ткань ниспадает на отвратительные, покрытые шерстью ноги. Раздвоенные копыта зарылись в землю, но кисти и предплечья оставались такими же прекрасными, как и прежде. Волосы его были как развевающаяся грива иссиня-черного цвета. И во всем саду он был единственным существом, абсолютно лишенным красок. Во всяком случае, я его видел таким.
– Аргумент прост, – сказал он. – Теперь тебе ведь не составит труда понять его?
Его черные крылья сошлись спереди, охватывая все тело; внизу, близ ступней, нижние их края были отогнуты, чтобы при ходьбе не задевать землю. Он пошел мне навстречу, ужасный, звероподобный монстр с удивительно совершенными торсом и головой, прихрамывающее существо, втиснутое в человеческую концепцию зла.
– А ты прав, – сказал он, медленно и с трудом усаживаясь; крылья его постепенно исчезли, иначе они не позволили бы ему сесть. И вот он уже сидел рядом – козлоногий бог – и в упор глядел на меня: волосы спутаны, но лицо безмятежное, как всегда, не строже, не приятней, не мудрее, не жестче обыкновенного, ибо оно было высечено из черноты вместо мерцающего подобия плоти.
– Понимаешь, – продолжил Мемнох, – Он фактически сделал вот что. Он повторял мне снова и снова: «Мемнох, ничто во вселенной не пропадает втуне, понимаешь?» И Он сошел вниз, страдал, умер и воскрес из мертвых, чтобы освятить человеческое страдание, взлелеять его как необходимое условие смерти; и в смерти Своей явил вдохновение, превосходство души.
Но миф о страждущем и умирающем боге (говорим ли мы о Таммузе из Шумера или Дионисе из Греции – словом, о любом земном божестве, чья смерть легла в основу возрождения мира) – человеческая идея! Идея, выношенная людьми, не представляющими себе мироздание без принесенной ради него жертвы. Умирающий бог, дающий жизнь человеку, – одна из самых ранних идей, возникших в умах тех примитивных существ, которые не могли придумать нечто абсолютное и совершенное. И вот Он привил Себя – Бога Воплощенного – к людским мифам, пытающимся объяснить явления жизни, как если бы они имели определенный смысл, когда, возможно, такового и не имеют.
– Да.
– В чем заключалась Его жертва при сотворении мира? – спросил Мемнох. – Он ведь не Тиамат, убитый Мардуком. Не Озирис, изрубленный на куски! Чем пожертвовал Он, Всемогущий Бог, чтобы создать материальную вселенную? Я не припомню, чтобы от Него что-то было отнято. Верно, что мир произошел от Него, но я не помню, чтобы от Него убавилось, или Его казнили, или изувечили в процессе сотворения материального мира! После сотворения планет и звезд Он оставался все тем же Богом! Если что-то и произошло, так это Его возвеличивание, во всяком случае так представлялось ангелам, когда они пели о новых этапах сотворения Им бытия. Сама природа Его как Создателя разрасталась и ширилась в нашем восприятии, по мере того как эволюция шла по Его пути.
Но когда Он пришел как Бог Воплощенный, то стал имитировать мифы, придуманные людьми для того, чтобы попытаться освятить все страдания, попытаться доказать, что история не кошмар, а исполнена смысла. Он погрузился в созданную человеком религию и вложил в эти образы Свою божественную милость. И Он освятил страдание собственной смертью, тогда как оно не было освящено в Его мироздании, понимаешь?
– То было бескровное сотворение, не требующее жертв, – сказал я. Голос мой прозвучал тускло, но сознание никогда не было более живым, чем в этот момент. – Вот о чем ты говоришь. Но Он и вправду верит, что страдание священно или может быть таковым. Ничто не проходит бесследно. Во всем скрывается смысл.
– Да. Но я считаю, что Он допустил ужасный изъян в Своем космосе – человеческую боль, несчастья, способность переносить невыразимую несправедливость – и нашел для всего этого место, пользуясь самыми низменными суевериями людей.
171 
