очень нудно 
237 
Конечно же, мы не можем знать, что произойдет, когда окончательно отомрут старые религиозные устои. Христианство возникло из праха язычества только затем, чтобы придать древнейшим верованиям новые формы. Возможно, вскоре появится новая религия. Возможно, если этого не случится, человек погрязнет в цинизме и тщеславии, ибо в действительности он всегда нуждается в своих божествах.
А быть может, произойдет нечто гораздо более удивительное: мир будет идти вперед, не обращая внимания ни на каких богов и богинь, не нуждаясь ни в дьяволах, ни в ангелах. И в этом мире, Лестат, для нас окажется места меньше, чем когда-либо прежде.
Все то, о чем я тебе рассказал, в конечном счете так же бесполезно, как бесполезны все древние знания – как для людей, так и для нас. Поэзия и образы древности могут быть очень красивыми, могут заставить нас вздрагивать в моменты узнавания того, о существовании чего мы только догадывались и что ощущали в своем воображении. Они способны увести нас назад, в те времена, когда человек только познавал землю и не переставал удивляться всему, что вокруг него происходит. Однако, хотим мы того или нет, мы вынуждены всегда возвращаться в то время, в котором находимся сейчас.
А в этом мире вампир всегда воспринимается как темное и нечестивое божество, все мы – Дети Тьмы. И никем другим вампир быть не может. Если ему и удается распространить свою власть на людские умы, то только потому, что душа человеческая служит тайным кладезем первобытных воспоминаний и неосознанных желаний. Разум каждого человека – это тот самый Сад Зла, о котором ты говорил и в котором все существа то поднимаются, то падают снова, в котором поются гимны множеству воображаемых вещей, а после те же самые вещи подвергаются проклятию и перестают быть предметами поклонения.
И тем не менее, познакомившись с нами, люди проникаются к нам любовью. Они любят нас даже сейчас. В Париже зрители приходят в восторг от того, что видят на сцене Театра вампиров. А те, кому приходится встречать в бальных залах дворцов тебя и тебе подобных – бледных и смертоносных лордов в бархатных плащах, – по-своему преклоняются перед вами и лежат у ваших ног.
Их приводит в трепет сама возможность бессмертия, возможность того, что величественное и прекрасное существо способно быть воплощением зла, что ему доступны любые знания и любые чувства, и тем не менее существо это предпочитает удовлетворять свои самые низменные аппетиты. Возможно, люди с удовольствием сами стали бы такими преисполненными зла существами. Им все кажется таким простым! И эта простота – именно то, чего они хотят.
Однако стоит им только обрести Темный Дар, и из великого множества тех, кто им владеет, в лучшем случае найдется один, кто не почувствует себя столь же несчастным, как ты.
Мне нечего сказать тебе такого, что не подтвердило бы худшие твои опасения. Я прожил восемнадцать столетий и с уверенностью могу утверждать, что мир не нуждается в нас. Я никогда и ни в чем не добился настоящего успеха. Нам нет места в этом мире.
14
Мариус замолчал. Впервые за все время нашего разговора он отвернулся от меня и посмотрел на темнеющее за окнами небо, словно прислушиваясь к недоступным моему восприятию голосам ночного острова.
– Я должен сказать тебе еще нечто очень важное, – заговорил он снова, – хотя в данном случае речь идет о совершенно практических… – Он вновь замолк, словно что-то отвлекло его внимание. – И ты должен пообещать мне кое-что…
Он снова прислушался к чему-то и погрузился в молчание. В эти мгновения лицо его стало почти таким же, как у Акаши и Энкила.
Мне хотелось задать ему тысячи вопросов. Но куда важнее для меня было вновь услышать некоторые из его высказываний, как будто, для того чтобы окончательно осознать их, мне требовалось многократно произнести слова вслух.
Сложив руки домиком, я откинулся в кресле и прислонился к прохладной обивке высокой спинки, глядя прямо перед собой. Перед моим мысленным взором проносились картины услышанного, я думал о том, насколько справедливы суждения Мариуса о добре и зле, и о том, какой ужас и разочарование испытал бы я, попытайся он убедить меня в истинности и правоте философии древних богов Востока, утверждающей, что мы можем гордиться тем, что совершаем.
Я тоже был дитя Запада и всегда сражался с истинно западной неспособностью смириться со злом или смертью.
Однако за всеми этими рассуждениями стояла страшная правда о том, что Мариус мог отправить в небытие всех нас до единого, если бы ему пришлось сжечь Акашу и Энкила и таким образом избавиться от дряхлой и бесполезной оболочки древнего зла. Или мне это только казалось?
237 
