очень нудно 
57 
Джон, конечно, время от времени встречал старого друга на дороге или в деревне, но они уже довольно давно не заводили долгих разговоров. С тех пор как разрыв между Пеннвудом и Холлом стал для Джона неизбежным, чуть ли не естественным, ему не приходило в голову жалеть о потере друга, в чьем обществе ему, конечно, было хорошо. Среди людей Джон больше всего находился в университете, где обычно ночевал четыре дня в неделю во время семестра. В Лэкслиндене, если он не приглашал друзей погостить, общаться практически было не с кем, кроме Беллами, школьного учителя Иклза, уехавшего сейчас «по обмену», да знакомых вроде викария и Гослинга, архитектора, которых встречал в «Лошади и конюхе». Люций в пабе никогда не появлялся, несомненно потому, что Герда ему запретила. Джон любил уединение и всегда говорил университетским друзьям, что постоянное людское окружение сводит его с ума. Но с Люцием он мог бы при случае поговорить, если бы Герда не строила из себя «важную даму», если бы не былое ее враждебное отношение к Рут, не ссора относительно права проезда, не раздор из-за луга и не нелепость собственного положения Люция, упоминая о котором Джон едва сдерживал свой сарказм. Люций был обидчив, Джон горд, вот так они разошлись с ним, и, казалось, окончательно.
Однако сейчас, после первого раздражения от того, что его прервали, Джон был очень рад увидеть Люция. В конце концов, старый друг всегда остается другом. Можно обойтись без церемоний, поз, хождения вокруг да около. Между ними не было барьеров, которые с течением жизни все надежней разделяют человеческие существа. Кто подружился в двадцать лет и помнит об этом, те способны проявлять в отношениях между собой простодушную открытость молодости. На деле Люций был старше Джона Форбса и уже забросил диссертацию ради литературы, когда Джон только стал студентом, но они стали близкими друзьями, и, вспоминая поначалу те дни, Джон порой удивлялся этому, потому что стихи Люция вызывали в нем восхищение.
Колетта, которая могла бы сесть с ними и участвовать в разговоре, решила быть домашним добрым ангелом и принесла им бутылку шерри, стаканы и удалилась, улыбаясь своей таинственной важной улыбкой.
— Ну, Люций, как продвигается твой капитальный труд? До чего я завидую, что у тебя есть время писать.
— А, да, книга. Я решил подсократить ее, ограничиться, так сказать, личным.
— Жаль это слышать. У нас хватает книг о личном. Я ожидал глубокого анализа марксистской идеи.
— Знаешь, Джон, страшно сказать, но я, пожалуй, отхожу наконец от марксизма. Изгоняю из себя этот вирус. Теперь я пишу стихи.
— Не может быть, чтобы ты говорил это серьезно. Нет ничего важней нашего отношения к Марксу. У тебя есть знания и время, не то что у нас, подневольных трудяг, которые должны зарабатывать на жизнь…
— С возрастом я понял, что все это не так интересно. Лучше размышлять о себе.
— Ты говоришь так, будто готов отправиться в дом для престарелых.
— Капитализм, Советы — это просто-напросто две формы правления, одинаково неэффективные и грубые, только наша предпочтительней, потому что не тирания. Социализм — это устаревшая иллюзия. Спроси любого в Восточной Европе.
— Люций, ради бога! Как ты голосовал на последних выборах?
— Я не голосовал.
— Ты не голосовал?! Как же ты можешь в чем-то разобраться или надеяться что-то исправить…
— Не могу и не собираюсь.
—.. если не опираться на Маркса? Я не говорю о Марксе Сталина?
— Знаю. Ты говоришь о настоящем Марксе, твоем Марксе. У каждого идеалиста он свой. Это как религия.
— Ты был историком. Но, чувствую, жизнь в деревне…
— Откровенно говоря, я окончательно порвал со всем этим. Думаю, марксизм — ужасная ошибка.
— Ладно, забудем о Марксе, раз ты не желаешь слышать это имя. А что насчет английской традиции, насчет?..
— О, английская традиция — это прекрасно, но это образ жизни, а не псевдонаука.
— Люций. Ты стал консерватором!
— Может, просто наконец-то осознал свою ограниченность. Поговорим о религии? Как Катон?
— Не надо!
— А Колетта… до чего мила стала, как выросла.
— Тоже не голосовала, Господи Иисусе!
— Герда шлет вам наилучшие пожелания, между прочим.
— О, ценю!
— И Генри.
— Как он, этот молодой выскочка?
— Он… изменился к лучшему… очень изменился, я бы сказал…
— Ему бы это не помешало.
57 
