Последние отзывы

  91  

Прости меня.

С любовью, всегда твоя

Колетта

Генри присвистнул. Потом откинулся на спину и поймал себя на том, что смеется. Прекратил смеяться. Смешного тут ничего не было. Бедная Колетта. Но как невероятно мило и трогательно, что она любит его, и, конечно же, ему это приятно, хотя и грустно оттого, что придется ее огорчить.

Катон Форбс, воровато оглянувшись вокруг, сунул сверток поглубже в груду старых кирпичей и кусков цемента. Он тщательно завернул сутану в газету и перевязал бечевкой, но сейчас газета лопнула и цементная пыль выбелила черную материю. Он навалил еще мусора на пакет, пока его не стало видно. От сутаны шел отвратительный запах и мешался с вонью, шедшей от мусорной кучи. Неужели от него так несло? И когда он был с Красавчиком Джо — тоже? Избавившись наконец от объемистого свертка, он испытал чувство вины и облегчения, будто похоронил мертвого младенца. Никто не видел его. Он отряхнул руки от пыли и пошел назад через пустырь.

И тут он увидел ястреба. Коричневая птица зависла недвижным предзнаменованием, не очень высоко, над центром пустыря, столь пристальная, но и отчужденная, хвост опущен, крылья беззвучно трепещут, как в затяжном приступе холодной страсти. Катон стоял, задрав голову. Ни единой души не было на пустыре, развороченная комковатая земля уже начала после дождя покрываться весенней травкой. Ястреб был совершенно неподвижен — воплощение созерцания, за ним простерся теплый голубой день с его вибрирующим цветом и светом. Катон, затаив дыхание, не сводил с него глаз, неожиданно забыв обо всем на свете. Вдруг птица устремилась вниз. С какой-то почти небрежной легкостью она спланировала к земле, затем взмыла вверх и пролетела над головой Катона. Следя за ней из-под ладони, он различил темный комочек у нее в клюве, крохотный, обреченно болтающийся хвостик.

— Господь мой и Бог мой! — громко сказал Катон. Он засмеялся и продолжил путь к Миссии.

Он гадал, как Джо воспримет его в мирском облике. После черной сутаны он чувствовал себя очень странно в обычной одежде. Катон полностью преобразился. На нем был темно-серый вельветовый костюм, рубашка в красно-белую полоску и красный шелковый шейный платок из вещей Джеральда Дилмана (и на время позаимствованных им), которые он нашел под бумагами на дне гардероба, когда наводил порядок в Миссии. Вырядился, словно на маскарад, думал он про себя. Он испытывал нечто вроде зловещего неприличного облегчения, более глубокого, чем чувство вины и потрясения. Он был удивлен тем, как ему не терпелось избавиться от старой сутаны, чтобы никогда больше не видеть ее. В кармане у него лежал драгоценный чек от Генри, но, благодаря Джеральду, пока было не нужно тратиться на одежду.

По временам Катону казалось, что он, должно быть, сошел с ума. Он наконец собрался написать главе ордена официальное заявление об «уходе в отставку». Было невероятно трудно и мучительно заставить себя сесть и составить письмо. Закончив, он немедленно отправил его, даже не перечитав. Формальные процедуры обмирщения могли подождать. Что касалось его самого, то он считал, что вышел из церкви. Значение теперь имели его отношения с Богом, а формальности — не более чем дань вежливости бывшим коллегам. А чувствовал, что, должно быть, спятил, он вот почему: он отказался от самой вожделенной привилегии в мире и не мог точно определить, когда или по какой именно причине решился на это.

Все растворилось, исчезло, думал Катон, пытаясь найти какой-нибудь образ для своей потерянной веры. Была ли она в таком случае некой хрупкой субстанцией, неким чисто мысленным представлением? «Она ушла, разве нет?» — постоянно спрашивал он себя. Да, ушла, это казалось несомненным. Но чего он лишился? Средств к существованию, друзей, образа жизни, своей самости. Но что еще, что еще явно ушло, нечто сущностное? Но это нечто не что-то вещное, размышлял он, разве не в этом дело? Что так мучает его, причиняет боль, словно он совершил ужасное преступление или ужасную ошибку? Бог — ничто. Бог Отец — это всего лишь сказки. Но Христос. Как он может лишиться Христа, разве это может быть неправдой, разве может, может?

И как же он больше не будет священником? Хотя подобный вопрос разрешить проще, поскольку он лишь один среди множества других практических вопросов, которые ставило перед ним начало жизни в миру. Он был изумлен тем, с какой легкостью нашел работу. Это было не только хорошим знаком, но и проявлением его новой «сущности», ее воли, ее — вроде бы — удовлетворенности. Это была первая обыкновенная хорошая вещь, случившаяся с ним в новой жизни. А необыкновенно хорошей, конечно, — согласие, пусть неохотное, Красавчика Джо уехать с ним. Что бы это означало? И что, к удивлению Катона, заставило Джо решиться? Может, неистребимый соблазн «подоить» Генри? Или же, как надеялся Катон, Джо наконец увидел, насколько сильно Катон любит его? Он действительно думал, что это произвело впечатление на парня. А сейчас Джо, который никогда не видел его иначе как в сутане, поймет, что Катон полностью освободился, чтобы связать себя новыми узами. Он нуждается в любви, думал Катон, он хочет любви, всякая душа ее хочет. Это простая истина, человеческий эгоизм слишком хитер, чтобы принять ее. Чистая любовь в силах излечить порок, ничто другое в итоге на это не способно.

  91