ФАНТАСТИКА

ДЕТЕКТИВЫ И БОЕВИКИ

ПРОЗА

ЛЮБОВНЫЕ РОМАНЫ

ПРИКЛЮЧЕНИЯ

ДЕТСКИЕ КНИГИ

ПОЭЗИЯ, ДРАМАТУРГИЯ

НАУКА, ОБРАЗОВАНИЕ

ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ

СПРАВОЧНИКИ

ЮМОР

ДОМ, СЕМЬЯ

РЕЛИГИЯ

ДЕЛОВАЯ ЛИТЕРАТУРА

Последние отзывы

Королевство грез

Очень скучно >>>>>

Влюбленная вдова

Где-то на 15 странице поняла, что это полная хрень, но, с упорством мазохостки продолжала читать "это" аж до 94... >>>>>

Любовная терапия

Не дочитала.... все ждала когда что то начнётся... не понравилось >>>>>

Раз и навсегда

Не понравился. Банально, предсказуемо, просто неинтересно читать - нет изюминки. Не понимаю восторженных отзывов... >>>>>

Легенда о седьмой деве

Очень интересно >>>>>




  106  

А еще эти мавры. Не мавры, а североафриканцы или жители Магриба, поправляют меня раздраженные читатели. Слово «мавр» звучит оскорбительно и реакционно. Какой-то эрудит заявил, что это словечко франкистов: Франко привел с собой мавров и все такое. Должен сказать, что с благодарностью принимая указания читателя-эрудита, я все же не откажусь от столь красивого и древнего слова, которое часто встречается в исторических документах. Слово «мавр» происходит от латинского maurus, житель Мавритании. Оно фигурирует в «Этимологиях» святого Исидора, и у Гонсало де Берсео. Должно быть, это самое употребительное слово в испанских исторических хрониках. «Отвоевана у мавров в 1292 году, во время правления Санчо IV Храброго», — прочтут те, кто умеет читать, на стенах Тарифы. Отказаться от этого слова — значит забыть о мавританском стиле. Или о морисках, без которых трудно представить нашу историю в XVI и XVII веках. Хотя теперь, когда все заняты созданием нового прошлого, нет ничего удивительного в том, что мы готовы переписать историю и литературу. Начнем, пожалуй с памятника ксенофобии и франкистской морали — «Песни о моем Сиде». Придется заменить в ней слово «мавр» более корректным эквивалентом. Коплы Хорхе Манрике утратят свою ритмическую стройность, зато непременно выиграют в толерантности. Словосочетание «кинжал жителя Магриба» куда предпочтительнее «мавританского кинжала», как в оригинале. «Пир жителей Северной Африки и христиан в Алькое» тоже неплохо звучит.

Или возьмем, например, слово «голубой». Вместо «что ты вырядился, как голубой» нужно говорить: «что ты вырядился, как человек с нетрадиционной сексуальной ориентацией, Пако?». На самом деле, нет хороших или плохих слов. Это люди бывают плохими, а их намерения — оскорбительными. К словам это не относится. Они благородные, прекрасные, древние и настолько гибкие, что подходят к любым ситуациям в рамках здравого смысла и представлений каждого человека. Но в наше время, если ты не хочешь прослыть шовининистской свиньей — странно, почему до сих пор не протестуют защитники прав животных? — приходится подбирать слова с огромной осторожностью. В нашем искусственном мире, населенном искусственными людьми, кофе должно быть без кофеина, пиво без алкоголя, сигареты без никотина, оскорбления не должны никого оскорблять, и чем меньше у слова значений, тем лучше. Особенно осторожным приходится быть с теми, кто привык принимать любой намек на свой счет. На воре шапка горит. Если бы вы знали, сколько писем мне пришло, когда я назвал одного политика деревенщиной. Все пытались выяснить, что я имею против сельского хозяйства. Ни в коем случае нельзя обзывать кого-нибудь ненормальным. «Не смейте оскорблять ментальных инвалидов», — кричат мне, не понимая, какими идиотами выставляют сами себя. Наша речь — живая и богатая. С ее помощью можно оскорбить и выразить целую кучу других вещей. Все дело в контексте. Смешнее всего получилось, когда я употребил слово «стеклодувы», имея в виду, тех, кто надувает щеки и ни черта не делает, задев за живое человека, который на самом деле работает в стекольной мастерской. Или когда я обозвал одного типа паяцем и в тот же вечер получил письмо, подписанное (цитирую без намерения оскорбить кого бы то ни было) международной организацией «Паяцы без границ».



ДЕНЬ СВЯТОЙ


Однажды я пришвартовался в типичном средиземноморском портовом городке с белыми домиками на фоне синего моря. До заката оставалось два часа, и закрепив паруса, я уселся почитать на корме и насладиться красотой тамошнего пейзажа. Меня ждали два счастливых часа в обществе старого издания «Песни моряков» Пьера Макорлана. Внезапно воздух наполнила привязчивая бравурная мелодия, возвещавшая начало боя быков. Почитаешь тут, сказал я себе, поднимаясь на ноги. Оглядевшись, я понял, что деваться некуда. То был день Пресвятой Девы Чего-То-Там, местной покровительницы. Импровизированная арена располагалась прямо у мола, и зрители сидели на перевернутых лодках. Классический деревенский праздник. Среди местных бродили вереницы туристов в шортах и восторженно взирали на происходящее. На арене безнадежно и слепо металась молодая телка, а двуногие животные наносили ей удары под хохот и одобрительный рев толпы.

На самом деле я люблю корриду, хотя смотрю ее по телевизору куда чаще, чем на арене. Летом я непременно отправляюсь в Бургос, и мой друг Карлос Оливарес водит меня на лучшие бои. Два года назад мне довелось пережить незабываемый вечер, наблюдая за поединком Энрике Понсе с быком. Зверя помиловали за благородство и храбрость. Мне нравится коррида, но я готов поклясться могилами предков, что ценю животных куда больше, чем многих знакомых мне людей. Не знаю, почему. Возможно, дело в отношении каждого к храбрости и смерти. Все мы умрем, правда, в настоящем поединке бык может продать свою жизнь дорого и даже победить тореро. И матадоры платят высокую цену. Иногда их поднимают на рога. Это логично и справедливо. Тореро играет со смертью и знает об этом. Таковы правила. И мне ни капли не жаль искателей приключений, которым взбредает в голову пробежаться перед стадом разъяренных пятисоткилограммовых быков. Каждый год топчут какого-нибудь туриста, которого туда никто не звал. Потом на его надгробии где-нибудь в Ливерпуле пишут: «Здесь покоится осел». Короче, тот, кто решил подразнить настоящего быка, должен понимать, что за этим последует.

  106