— Получается, что главное зло в Европе от французов, — сказал Эндрю. Мне-то давно так казалось.
— Почему в Ирландии столько говорят об истории? — сказала Хильда. Когда я приезжаю сюда, у меня голова гудит от всяких исторических дат. Англичане не говорят все время об истории Англии.
— Их не мучит вопрос: «Почему все пошло не так?» Для них-то всегда все шло «так».
— Ну, не знаю, а Ирландия, по-моему, только о себе и думает.
— Милая Хильда, это можно сказать о любой стране. Просто в тех, кто несчастен, эгоизм заметнее.
— А теперь еще эта чепуха с тред-юнионами. И трамвайные забастовки. И в солдатики играют, маршируют в зеленых мундирах и так далее. Даже Барни одно время имел к этому отношение. Нужно это прекратить. Играть в войну, когда идет настоящая война, — это же безобразие.
Кристофер выпустил кольцо синего дыма и смотрел, как оно поднимается к стеклянной крыше зимнего сада, по которой неустанно, теперь почти бесшумно бежал дождь. Проникая сквозь завесу дождя, на деревья наплывал мягкий, соленый туман. Остро пахло морем. Кристофер заговорил медленнее, более размеренно, как человек, который зря погорячился или боится дать волю чувствам.
— После того как в Ольстере появились отряды Волонтеров, и в особенности после того, как они получили оружие, сходное движение неизбежно должно было возникнуть и здесь. В конце концов, свободные люди вправе готовиться к тому, чтобы защищать свою свободу.
— Их свободу отлично защитит английский военный флот. Так всегда бывало.
Эндрю, чувствуя, что Кристофер и Франсис порядком надоело выслушивать мнение его матери, заговорил сам, стараясь быть как можно взрослее и объективнее.
— Вы не считаете, сэр, что отказ английской армии признать Волонтеров здесь на юге был ошибкой? Это, наверно, генерал Мэхон надоумил Китченера.[8] Особенно после того, как ольстерские Волонтеры были сведены в дивизию.
— Да, — сказал Кристофер. — «Кровавая рука Ольстера» в английской армии имеется, Арфа[9] же отсутствует.
— Китченер боится вооружать ирландцев, — сказала Франсис.
— Ничего подобного, — возразила Хильда. — Он сказал мистеру Редмонту и лорду Карсону, что хотел бы столкнуть их лбами.
— Некоторые люди, — продолжал Эндрю, перенимая медлительный тон Кристофера, — говорят, что Редмонт должен был потребовать немедленного гомруля в обмен на участие Ирландии в войне. Вы с этим не согласны?
Кристофер рассмеялся.
— Нет, Боже упаси. Я не экстремист. После войны гомруль обеспечен. Иначе сто тысяч человек, вернувшись из армии, скажут свое слово.
— Вы допускаете, что у Замка хватит глупости попытаться разоружить Волонтеров?
— Нет, нет. Англичане будут вести себя корректно. Ведь на них устремлено много глаз.
— Значит, вы согласны с Кейсментом,[10] что ирландский вопрос теперь — международный вопрос, а не местный, английский?
— О нет. «Вхождение в Европу» — это еще одна иллюзия, не более того. Бедная старая Ирландия всегда останется захолустьем. Представьте себе самое Богом забытое место на земле, пройдите еще несколько сот миль неизвестно куда и там найдете Ирландию!
— Не могу спокойно слышать про этого Кейсмента, — сказала Хильда. Перейти к немцам, пытаться нанести Англии удар в спину, когда она переживает такое трудное время…
— Старая история. «Трудности Англии — шанс для Ирландии». Кейсмент продолжает классическую традицию. И в каком-то смысле я им восхищаюсь. Должно быть, очень одиноко и тяжко ему там, в Германии. Он храбрый человек и патриот. Им движет исключительно любовь к Ирландии. Пусть он заблуждается, но в такой любви к Ирландии, в такой любви к чему бы то ни было есть что-то высокое.
— Уверяю вас, что им движет любовь к золоту, — сказала Хильда. Типичная психология изменника.
Кристофер ответил не сразу.
— По-моему, слово «изменник» следует изъять из языка. Это всего лишь ничего не значащее ругательство. Преступление Кейсмента — или его ошибка, как ни назови, — гораздо сложнее и далеко не покрывается этим стершимся словом.
— Значит, вооруженных столкновений вы не ждете? — поспешил вмешаться Эндрю, чтобы не дать матери времени для новых восклицаний.
— С шинфейнерами?[11] Нет, не жду. Да и с чем они полезут в драку, с хоккейными клюшками? На днях я беседовал обо всем этом с братом Эоина Мак-Нейла. Эоин опять углубился в свои гэльские изыскания. Да он и раньше не годился в вожаки для смутьянов. В сущности, Волонтеры — это те же бойскауты, а силы Джеймса Конноли[12] — его Ирландская Гражданская Армия — десять человек и одна собака. Конечно, если бы немцы вторглись в Ирландию, кое-кто сгоряча мог бы их здесь поддержать. Но с блокадой такая возможность исключается. И вообще, повторяю, что могут сделать ирландцы, если и захотят? Оружия у них нет, и они не сумасшедшие. На днях я видел, как отряд Волонтеров проводил учения с десятифутовыми копьями. Жалость, да и только!
8
Китченер Гораций Герберт (1850–1916), английский фельдмаршал; в 1914–1916 гг. военный министр.
9
Арфа — символ Ирландии.
10
Кейсмент Роджер (1864–1916), деятель ирландского освободительного движения.
11
Шинфейнеры — члены ирландской политической организации (осн. в начале XX в.) «Шин фейн», возглавившей национально-освободительную борьбу против английского господства.
12
Конноли Джеймс (1868–1916), организатор Ирландской социалистической республиканской партии (1896), один из руководителей Ирландского восстания 1916 г.; расстрелян по приказу английских властей.