196 
Время тогда было одним; сейчас оно — другое.
Итак, белое десятилетие закончилось; дети двинулись в очередной поход, в те дни, когда закрытый, как у Данте, мир открылся вновь и неподвижная до того земля тронулась с места, одновременно вращаясь вокруг своей оси и двигаясь по кругу; и Пирс неожиданно очутился на перекрестке, бледнеет ночь, и встают от горизонта предутренние ветры. И эта неоконченная книга Крафта, до самой последней желтой странички, получилась такой, каких он никогда раньше не писал.
Пирс вспомнил, как Джулия сказала, сидя на кровати в его старой квартире — на полу побулькивает кальян — и разукрашивая ногти звездами: более чем похоже на правду.
Небо просветлело, из окон Бо по лужайке протянулись длинные желтые полосы света. Залаяла собака. Стукнула сетчатая дверь Бо, и Пирс встал с выстывшей за ночь земли.
Что, если все именно так и есть?
Вот, должно быть, удивится Джулия, подумал он, вот ее накроет, если книжка, которую он для нее напишет, окажется прямым заявлением, что так оно и есть. В конце концов, книга Крафта — это всего лишь роман, метафора; но что, если он в своей книге сможет привести реальные доказательства того, что все это — правда? Господи! Мир, затерянный глубже, чем Атлантида, найденная наконец на дне моря, вновь обретенная, раскрывшая свои сокровищницы.
И тамошних сокровищ хватит на всю жизнь и ему, и Джулии.
Он снова рассмеялся. Ты это прекрати, велел он себе, смотри, будь поосторожней. Все еще тихонько посмеиваясь, он зашел на двор Бо, и соседи недоуменно улыбнулись ему в ответ.
— Привет, привет, — сказал он и взялся помогать укладывать корзинки для пикника в машину Бо, в огромный помятый «питон», который не всегда соглашался заводиться.
— Все готово? Уже поехали? — спросил у него один ребенок, взволнованный до невозможности.
— Поехали, — сказал Пирс, забираясь в машину. Его позабавил тот факт, что за то время, покуда он никак не пересекался с миром автомобилей, природа «старых развалюх» сменилась. Это был уже не спиногорбый «нэш», каким владел Сэм, или крылатый старина «де сото»; этот «питон» был из породы лоснящихся машин-хищников, из в общем-то совсем недавнего прошлого; авто нового типа, а все-таки уже не новый, уже хлам на колесах, он уже пропитался знакомым запахом нефтяной гари и влажной обивки, а на заднем сиденье валялся шотландский коврик.
Забавно.
В «Дырке от пончика» в желтом свете фонаря стояли припаркованными три пикапа, но в остальном город был тих, и на фоне утра и такой реальной, такой благоухающей реки казался странным, несуществующим. Они выбрались на дорогу вдоль Шэдоу-ривер и поехали вверх — и даже непоседливого ребенка на коленях у Пирса заворожило белое дыхание реки, призрачные сосны и влажный ветер, продувающий машину.
А вдруг именно так оно и есть, продолжал думать — или просто повторять про себя — Пирс, что, если именно так все и есть: вдруг мир и вправду мог быть — и был — иным, не таким, как сейчас. И чем дольше он думал или чувствовал это, тем больше понимал — не особо сему удивляясь, — что вообще-то он уже давно что-то этакое предполагал. Всегда догадывался, что так оно и есть, так точно: никогда всерьез не верил в то, что былая история простиралась позади него точно таким же временным потоком, в каком плыл он сам, здесь и сейчас, что все те люди, места и вещи, разноцветные, как девять цифр, действительно имели место быть все в том же самом, в его нынешнем мире, в котором текла вода и спели яблоки. Не может быть. И что бы он там ни объяснял себе, своим студентам или своим учителям, если он и в самом деле что-то и искал в тех кусочках прошлого, которые собирал и изучал с таким усердием и вниманием, — так это подтверждения одной простой истине, в которой всегда хотел удостовериться: что вещи не обязаны быть такими и только такими, какими являются в данный момент, здесь и сейчас.
Последнее желание: оно же, в общем, и единственное. Чтобы вещи могли быть не такими, какие они есть, а немножко другими. Не то чтобы лучше, или не во всех отношениях лучше, может быть, больше, насыщеннее тем или иным содержанием, но главное — совсем другими. Новыми. Чтобы я, Пирс Моффет, убедился в том, что когда-то было так, как было, — а сейчас уже не так; чтобы я узнал: однажды все переменилось — а значит, может быть опять переиначено, сформовано заново, по-другому. Тогда, может быть, мое сердце освободится наконец от этой печали.
196 
