очень нудно 
68 
Он подождал.
— Никогда я не испытывала подобных чувств, и они мне не нравятся. Это… недоброе возбуждение. Неужели у всех такое же чувство? Неужели все сводится вот к этому? К состязанию?
Сводится вот к этому. Значит, дело не только во мне, подумал он. Все мы это ощущаем — реальность этой страшной штуки, социальных перемен. Сводится вот к этому? К состязанию? «Да, — сказал бы он, если бы знал. — Да, милая моя Эмма, грядет состязание, межполовое и внутриполовое, — конкурс красоты, конкурс популярности, конкурс талантов. Больше проявлений, сравнений, глазений, замечаний, оцениваний — а следовательно, больше invidia[56]. „Invidia — то, что несправедливо и легко способно вызвать отвращение и гнев в других“. Это состязание, и потому кого-то ждет неудача, кого-то ждет поражение. А мы найдем множество новых способов терпеть неудачу и поражение».
— Ветер переменился, — сказал он.
— И потом, — она закатила глаза так, что за ними последовала вся голова, — тут еще и Адриано в придачу. Это же глупо. Так же нельзя, правда? Нельзя спать с человеком ради идеи.
Так поступают, подумал он. Пэнси так поступала.
— Фрида Лоуренс так поступала. Что ты ему скажешь?
— Скажу просто, что пыталась, но выяснила, что мое сердце принадлежит не ему. И так далее.
Все это сильно поднимало дух Кита: «настоящая ведьма», «сучка никчемная» плюс «тщеславие шлюхи» — и до чего приятно было услышать, что Тимми свелся к «и так далее».
Она продолжала:
— Ну, с Адриано, по крайней мере, ничего так толком и не началось.
— Вот как?
— Нет. Просто за руки держались. Просто за руки держались — в чем, наверное, есть своя ирония. Он целовал мою шею, но как раз на этом я ему всегда велела прекратить.
Теперь Кит по-новому оценил и надежность, и сатирический дар своей подруги, которая, одетая в халатик и шлепанцы, показалась на восточной террасе и начала приближаться. Шехерезада сказала:
— Я думала, в один прекрасный вечер я внезапно расслаблюсь и тогда посмотрим, как у нас пойдет дело. Думала, что внезапно расслаблюсь. Но этого так и не произошло. Я чувствовала, что физически мне это под силу, хотя доверять ему я никогда не доверяла. Интересно, почему… Хоть бы он нашел себе кого-нибудь. Тогда мне было бы легче.
Лили шла через грот.
— Наверное, пора Глории обед отнести. А меня она будет все так же ненавидеть. Ты видел? Ты видел, как она плакала?
Шехерезада ушла. Лили пришла. Кит надеялся найти указания в «Ярмарке тщеславия» — у ног ее непринужденно бесчестной героини, Бекки Шарп, которая лжет, водит за нос и распутничает автоматически, подчиняясь инстинкту, — тоже из неверных по натуре. В общем, Бекки помогла. Но романом, которому предстояло стать его проводником на следующем этапе его истории, оказался тот, что он прочел шестью годами раньше, в пятнадцать лет. «Дракула» Брэма Стокера.
Мускулистые угольно-серые птички, числом тринадцать, трудились, карабкались ввысь вдали над вершинами гор. Ближе к земле желтые canarini (на самом деле они были гораздо крупнее канареек) внезапно издали единодушный хохоток. Они смеялись не над ним, сообразил он, точнее — не конкретно над ним. Они смеялись над людьми. Что такого смешного они в нас нашли?
«Мы птицы! — говорили они. — И мы летаем! Мы целый день занимаемся тем, чем вы занимаетесь во сне. Мы летаем!»
Лили читала книгу под названием «Акционерный капитал». Она перевернула страницу. Все они были очень молоды, все они были ни то ни другое, все они пытались разобраться, кто они такие. Шехерезада была прекрасна, но она ничем не отличалась от всех остальных. Завтра, подумал Кит, — историческая возможность. Carpe noctem. Лови ночь.
* * *
Глория, кстати говоря, поднялась в пять часов дня. Поднялась и спустилась — величественная, несправедливо обиженная, немигающая. Это впечатляло, масштаб ее возмущения, и суть его была такова: возмущение это ничто не способно удержать, и вам повезло, что его удерживает в себе Глория Бьютимэн, поскольку больше это никому не под силу. Возможно, Киту да еще, конечно, Уиттэкеру удалось избежать ее презрения в полной мере; Лили же — нет. «Она и меня ненавидит, — сказала Лили. — Поэтому я ненавижу ее в ответ». Дипломатия, или искусство государственных отношений между двумя женщинами, — Кит знал, что никогда не поймет эту вещь; это было все равно что смотреть с вершины скалы на сверкающее море: миллион световых иголочек, со звоном перескакивающих с капельки на капельку — неуловимо. Загадочная дисциплина, подобная молекулярной термодинамике. В то время как мужская неприязнь была лишь внешним недовольством, проявляемым по правилам «Куинсберри»[57]… «Все пройдет», — говорила Лили. Так и оказалось.
68 
