очень нудно 
64 
— Это ведь и так понятно, — тихим, спокойным голосом ответил Иманиси.
Хонда в глубине души чувствовал, что как бывший судейский чиновник он не в состоянии спокойно, с юмором слушать подобные истории. Прежде он даже не мог вообразить, что подобные люди вообще существуют. Ломброзо,[58] наверное, посчитал бы необходимым срочно изолировать их от общества.
Презирая сексуальные интересы Иманиси, Хонда предавался совсем другим размышлениям. Если считать, что это не просто фантазии Иманиси, то получается, что мы все жители божественного царства. Может быть, это просто каприз, что бог дал Хонде долгую жизнь как помнящему, а Киёаки и Исао убил, как тех, о ком будут помнить. Однако, Иманиси утверждал, что воскресения не существует. Круговорот человеческого существования — идея, которую порой соотносят с воскресением; этой идеи как раз не свойственно было гарантировать один-единственный окончательный круг жизни. Концепция Иманиси, который утверждал, что существование человека и существование бога смещены друг относительно друга во времени, включала нечто, заставившее Хонду окинуть взглядом свою жизнь и скитания и погрузиться в туманные мысли.
И все-таки, каков Иманиси?!
Он получает удовольствие от того, что нарочно выставляет на солнечный свет свои тайные, темные мысли. Он щеголяет этим, когда со спокойным выражением лица излагает их другим людям.
Хонда, который провел много времени в среде служителей закона, таил в глубине души романтическое восхищение преступлениями, совершенными по убеждению. По правде говоря, такого рода преступления были чрезвычайно редки, Хонда не мог припомнить, чтобы он сталкивался с каким-либо делом наподобие дела Исао.
С другой стороны, он скрывал и смешанное чувство антипатии и презрения, которое испытывал по отношению к тем, кто каялся в своих преступлениях.
К какому из этих типов принадлежал Иманиси?
Вряд ли Иманиси раскаивался, но ему явно недоставало и благородства, которое сообщает человеку преступление, совершенное по убеждениям. Этот франт, стремившийся прикрыть щегольской одеждой низость человека, сознающегося в преступлении, собирался извлечь выгоду и из признания, и из своего щегольского вида. Просвечивающее уродство тела… Хонда и самому себе не хотел признаться, что Иманиси чем-то привлекает его, что он пригласил Иманиси сюда на дачу, потому что в некотором роде завидует его «смелости». Может быть, он скрывал это не из-за самонадеянности и твердого намерения «не опуститься до низости сознавшегося в преступлении», а потому что боялся пронизывающих, как рентгеновские лучи, глаз Иманиси… Хонда определил это для себя как «болезненное желание объективности». Приводящий в содрогание последний круг ада, куда ввергают сознавшихся и куда он сам точно не попадет…
«У него глаза как у рыбы», — украдкой поглядывая на профиль Иманиси, с достоинством беседовавшего с женщинами, подумал Хонда.
К тому времени, когда солнце окрасило сверху облака, приставшие слева к Фудзи, все гости уже собрались. Хонда и его спутники вернулись из беседки и обнаружили, что на кухне помогает лейтенант американской армии — любовник Кэйко, потом прибыла пожилая пара — бывший барон Синкава с женой, дипломат Сакураи, президент строительной компании Мурата, известный журналист Кавагути, певица Акико Кёя, исполнительница японских танцев Икуко Фудзима — собрались люди, которых прежде невозможно было представить в доме у Хонды. Гости почтительно приветствовали Риэ, но это не вызывало у нее радости. В душе у Хонды тоже что-то закрылось. Ведь Йинг Тьян так и не приехала.
26
Бывший барон Синкава опустился в предложенное ему кресло у камина и равнодушно взирал на остальных гостей.
Синкаве уже исполнилось семьдесят три года. Он всегда ворчал, когда ему нужно было выезжать, но был по-прежнему рад приглашениям в гости, даже в этом возрасте его любовь к приемам оставалась неизменной. Особенно скучно ему было, когда его сняли с работы, так что Синкава с радостью откликался на любое приглашение, эта привычка сохранилась и после того, как на работе его восстановили.
Но теперь Синкава вместе со своей болтушкой женой везде был самым скучным гостем. В его иронии пропала едкость, эпиграммы стали слишком длинными и беззубыми, и он не всегда мог вспомнить имя собеседника.
— Эта… как это?… Тот политик, который часто на карикатурах… маленький, толстый… как его зовут? Совсем простое имя… — В этот момент собеседник наблюдал все подробности схватки Синкавы с невидимым зверем по прозвищу забывчивость. Сей довольно послушный, но упрямый зверь появлялся снова, когда думали, что он исчез, хватался за Синкаву и своими лохмами мел по лбу.
64 
