очень нудно 
36 
Рейнбери оставил государственную службу в минуту крайнего недовольства собой и окружающим миром. Такие минуты случались в его жизни нечасто, и в основе их лежало настроение довольно эфемерного свойства. Насколько эфемерным, летучим оно было, он вполне убедился теперь, когда с неприязнью наблюдал за своим окружением и размышлял, сумеет ли в будущем воспользоваться опытом самопознания, приобретенным такой громадной ценой. Когда-то о Рейнбери, тогда лишь начинавшем свою карьеру помощником в министерстве внутренних дел, один из руководителей отозвался так: «Молодой Рейнбери как будто умен и исполнителен… и вместе с тем ощущается в нем какая-то бесполезность». Это мнение передали Джону; он выслушал его без всякого удивления и даже почувствовал какое-то старческое смирение, от которого с тех пор так и не избавился. Оно переросло с годами в тихое уныние; и вот для того, чтобы избавиться от этого уныния, временами становящегося просто невыносимым, Рейнбери и совершил этот отважный прыжок — как говорится, из огня да в полымя.
Как глава финансового управления он мог стать ключевой фигурой в ОЕКИРСе. На это ему еще при поступлении отечески указал директор, сэр Эдвард Гэст, почтенный государственный чиновник, давно ушедший на покой, но эксгумированный ради того, чтобы украсить вершину ОЕКИРСа своим прославленным именем и своим немалым, как полагали, опытом. «Мой дорогой друг, — сказал тогда сэр Эдвард, — вам как многолетнему служащему казначейства, несомненно, хорошо известно: владеющий мошной управляет и политикой. Финансовые вопросы — это вопросы, допускающие самое широкое толкование, особенно в такой молодой организации, как эта. Мы видим в вас руководителя и надеемся, вас ждет успех». Со всей серьезностью внимая речам сэра Эдварда, Рейнбери мысленным взором видел эту предстоящую ему власть, казавшуюся для его смирявшегося годами духа столь искусительной, что он испытывал почти боязнь.
Но это видение сияло недолго. Джон очень быстро понял, что ситуация, сложившаяся в ОЕКИРСе, его воле не подчиняется. Иногда он сомневался даже в том, что организацией вообще можно управлять. А иногда его посещала мысль, что навести здесь порядок, наверное, можно, но совершить это по силам только какому-нибудь гениальному уму, не меньше. Но он, Рейнбери, в данных обстоятельствах абсолютно бессилен. И в этом он не сомневался никогда. Как часто говорил Джон своим коллегам, организация напоминает ему Италию времен Ренессанса обилием живых, независимых центров, жаль только, что результат этой множественности и независимости весьма далек от ренессансного. Каждый департамент горячо стремился к свободе действий, так горячо, что зачастую как бы и не замечал, что существуют и другие департаменты. Общепризнанной силой считались лишь учредители, в благотворной деятельности которых, естественно, нуждались все.
Иногда Рейнбери охватывало любопытство, и тогда он отправлялся в странствие по зданию. Он появлялся в захолустных отделах и проходил незамеченным, потому что там его никто не знал. Он брел по длинным коридорам и заглядывал в комнаты, откуда из-за столов, заваленных пыльными папками, доносился веселый девичий смех и постукивание чайных чашечек. Но при этом то здесь, то там Рейнбери обязательно натыкался на какого-нибудь трудягу, пахаря, давно сделавшегося предметом насмешек коллег, корпящего в окружении документов и справочной литературы, углубленного в изучение истории сельского хозяйства Польши или в вопрос роста безработицы в Баварии. Но из-за полного отсутствия координации в работе отделов труд этих подвижников обречен был пропадать втуне; иногда оказывалось, что тема, над которой в поте лица трудился кто-то в каком-то подразделении, уже давным-давно разработана другими отделами; случалось также, что сведения, в самом деле кому-то в ОЕКИРСе необходимые и старательно подготовленные, просто не находили пути к своему адресату.
Все это Рейнбери видел и над всем этим скорбел; и поэтому временами ему мечталось; как он проносится ураганом по всем комнатам, по всем закоулкам, после чего все становится на свои места. Увы, только мечталось, потому что он понимал, что задача исправления для него непосильна. Для этого необходима сила, необходима власть, а за власть нужно бороться, а к борьбе Рейнбери по природе своей ну никак не был приспособлен. И он с ностальгией вспоминал о государственной службе — с ее нерушимой иерархией, с ее вековечными ценностями, с ее отработанными поколениями способами делопроизводства, сводящими на нет возможность открытых конфликтов между сотрудниками. Относительно всех этих вопросов он часто спорил с единственным в ОЕКИРСе человеком, которого считал равным себе, Г. Д. Ф. Эвансом, выпускником Кембриджа, некогда также государственным чиновником, а ныне — главой так называемого департамента общественных связей.
36 
