118 
— А ты почем знаешь? — вяло окрысился на Калханта муж беглой Елены. И на последнем слове вдруг закашлялся, заперхал, содрогаясь всем телом; на глазах выступили слезы.
«Совсем плох Менелай. Еще день-два, его и казнить не придется. Калхант, впрочем, выглядит не многим лучше: на одном упрямстве держится».
— Знаю. Во-первых, птицы чирикнули…
— Кха-кха-кие еще птицы?
— Воробья видишь?
Одиссей тоже невольно задрал голову. На фоне крохотного окошка под потолком, на фоне толстых медных прутьев, действительно темнел воробьиный силуэт. Эй, пичуга, тебе-то что здесь понадобилось? Уж едой точно не разживешься… Язык, как не раз бывало, поспел раньше головы.
— А кто говорил: «Воробей — птица глупая, и уважающий себя птицегадатель…»?. Рыжий осекся. Подбодрил, называется! Утешил….
— На бесптичье и воробей — орел, — угрюмо, сказал прорицатель, шмыгая плоским, вечно заложенным носом. — Да и не только в птицах дело. Пророчество было.
— Это какое же? — Менелай наконец отдышался..руки его, обычно бледные, были сплошь в красных пятнах.
— Такое. Не умру, пока не встречу провидца лучше себя. До сих пор не встретил. Значит, еще живы будем.
— Уже встретил. Меня. Вот казнят нас на pacсвете увидишь, что я был прав, а все твои пророчества дерьмо. Так даже лучше. Может, Елену напоследок увидим…уж на казнь смотреть придет…
Калхант тяжко вздохнул.
— Как ты мне надоел, — с чувством произнес он. Лучше б тебя по пути волной смыло! Зато мы с Одисеем сейчас бы уже дома были…-Странно слышать такие слова от трояниа-изменника
Дом…
…Итака.
Ночная терраса. Чуть заметно светлеет небо.
На востоке, предутренний ветер ерошит кроны деревьев, словно шепча им разные глупости, и деревья с достстоинством кивают, соглашаясь. «Завтра» неясно, едва различимо маячит в туманной дымке. Зато однозначное, осязав сегодня— день! час! миг!.. — ускользает из пальцу в прошлое, а на смену ему из будущего движется «сейчас». Нескончаемая вереница островков бесчисленных «вчера» — память ты, моя память! На этих островках можно задержаться — миг! час! день!.. — а можно сесть на попутный корабль, чтобы знакомым проливом выйти в иное море.
Память внутри памяти.
Смотрю поверх перил. И вижу склизкие, сочащиеся росой стены троянской темницы. Влажная, промозглая духота. Никогда не думал, что так бывает: зябко и душно в одно время. Оказывается, бывает. По углам пищат крысы. Как они проникают сюда — великая тайна. Ни одной щели я не обнаружил. Я там, внутри, в каменной утробе, я слышу вялую перебранку товарищей по несчастью, но не вмешиваюсь. Потому что на самом деле я не на террасе своего дома, И не в темнице. Там, в душной сырости, я тоже сажусь на корабль моей памяти.
Отплываю.
…я вернусь.
* * *
Попутный ветер туго надул паруса «Пенелопы», едва мы вышли из Арголидской гавани. К полудню, в виду Кикладских островов, на горизонте выросла рощица чужих мачт. Менелай было дернулся, но я успокоил обманутого супруга: мой отец всегда узнает новости вовремя, а зачастую раньше прочих. Вот папа и решил обеспечить посольству надежное прикрытие. Береженого Зевс бережет.
Эскадра «вепрей» маячила в отдалении, стараясь лишний раз не мозолить глаза, но и не терять нас из виду. Волны игриво подталкивали «Пенелопу» в корму, ветер не ослабевал, дышал ровно, полной грудью. Все складывалось прекрасно… отлично! наилучшим образом!!! — вынуждая сердце биться чаще: где подвох?!
Эй, Глубокоуважаемые — где?!
Он лежал на поверхности, этот подвох, он просто бросался в глаза, как слиток золота посреди улицы. Наше посольство окажется неудачным. Троянцы не отдадут Елену; нас изгонят с позором. Развод неба с землей состоится при любых обстоятельствах, словно в жестокой хеттийской шутке: «Развод — детей об стенку!» И только брызги крови, смешанной с божественным ихором: примесь серебра в алой кипени…
Что может противопоставить этому рыжий герой? Красноречие и хитрость, угрозы и посулы, авторитет «пенного братства», подкрепленный силой объединенного войска ахейцев… две тысячи талантов, которые Троя задолжала Дому Мурашу… гонца на Кипр я уже отправил…
Достаточно?
Для Приама с сыновьями хватит за глаза. А для бессмертных теней за спинами троянцев? Я прикидывал так и сяк, наконец-то обретя временную передышку, когда не надо никуда спешить, обманывать, убеждать… Синее небо, зеленое море, белые чайки; и назойливое эхо неслось вслед, словно Паламед-разумник до сих пор стоял на микенских стенах, приложив ко рту раковину ладоней:
118 
